Сказания о мононоке - Анастасия Гор
Как же они влипли!
Кёко сглотнула и уставилась в темноту паланкина, на ту её тонкую, зыбкую пелену, сквозь которую и пробивался мягкий шёпот Странника. Завет «Не бойся» явно не работал, ибо именно это Кёко и сделала – ахнула, испугалась, – когда дверца паланкина резко отворилась и что-то завесило обзор перед единственным здоровым глазом. То, поняла Кёко спустя секунду, ткань холщового мешка, который им обоим надели, прежде чем выволочь на улицу и потащить туда, куда Кёко, даже будь она действительно оммёдзи и главой Хакуро, никогда бы так просто не попала. Туда в принципе не попадал никто, кроме членов сёгуната, других даймё и членов их семей, ибо то была тэнсю – главная башня замка, где проживал тот, кто владел и заправлял здесь всем на расстоянии минимум в две сотни ри.
Кёко убедилась в этом, когда мешки с них всё же сняли и они оказались в окружении ещё большего числа людей, чем в храме. И все, как один, мужчины, одетые в каригину с чёрными колпаками или доспехи. И все, как один, держат руки на дощечках для записей или на эфесах мечей. И те и другие – в ожидании правды и ответов.
К счастью, находить ответы и проливать свет на правду – и есть главная задача экзорциста.
– Как пожелаете, – кивнул Странник на приказ даймё и сделал шаг вперёд, к телу мёртвого самурая, которое разложили в центре приёмного зала на старом покатанном покрывале, заляпанном кровью и зловонной чёрной массой, которую тот перед своей смертью и исторг.
На фоне роскошных шёлковых картин со львами и драконами, таких же шёлковых полов, выкрашенных в золото балок и запаха тлеющих в углу благовоний, пытающихся перебить трупное зловоние, мертвец в замызганных доспехах выглядел противоестественно, почти вульгарно. Противоестественно он, впрочем, и умер: никаких видимых ран на теле, правая рука до сих пор изгибалась вверх под странным углом и пыталась сжимать воздух отсутствующими пальцами. Те ему отрезали, чтобы вырвать из них, окоченевших, меч, настолько крепко самурай держался за него даже после смерти. Синюшный, покрытый странными, лиловыми и зелёными пятнами, самурай раздулся за это время, как рыба-фугу, и превратился в безобразное желе. Даже голова его так распухла, что воины еле-еле сняли с неё шлем: Странник сам попросил об этом, закончив обхаживать и рассматривать труп со всех сторон. К телу он не притрагивался, даже не наклонялся слишком близко, но нефритовые глаза бегали туда-сюда, когти что-то отстукивали по одному из яшмовых амулетов на груди. Раз, два, три… Что же он считает?
«Может, зелёные пятна, – предположила Кёко, стоя поблизости под надзором ещё одного крепкого поджарого самурая, от которого ей запретили отходить. – Или эти странные чернильные вены на коже».
Или, возможно, приметы, по которым Кёко внезапно поняла…
– Он давно мёртв, – произнёс Странник, выпрямившись и обернувшись к даймё, что сидел в конце зала на платформе в окружении ближайших своих людей. В их число входили пожилой самурай с выбритым лбом и в полосатой монцуки – вероятно, каро[48] – и мужчина помладше и похудее, с любопытным и проницательным взглядом, в обычном скромном хаори, зато с целой связкой ключей на верёвочном поясе с нэцкэ[49] в виде оленя – должно быть, дзёдай[50]. Оба переглянулись и обратили свои взоры на даймё, который, подпирая щёку, выглядел так, будто на очередной танец мико смотрит, а не на убийцу и преступление. Он так и не спросил, кто Странник и Кёко такие и почему они прятались в храме тутовой рощи.
«Странник прав. Даймё действительно и так знает, кто он».
– Ты что, за идиотов нас держишь?! – рявкнул седой самурай. То, что он именно каро, Кёко убедилась в два счёта. Никто другой бы не осмелился говорить вперёд своего господина. Должно быть, не только глава самурайского клана, но и кровный родственник. – И так ясно, что он не спит!
– Вы не поняли. – Странник сложил на животе руки, будто чувствовал себя неуютно без своего короба, который ему до сих пор не вернули. Кёко эту его боль разделяла: без своего меча, который отобрали тоже, она чувствовала себя ещё беспомощнее, чем с ним. Без короба Странник даже выглядел каким-то не таким. Возможно, потому что тот добавлял ему пару сунов в росте и некоторую ширину в плечах, без которых на фоне самураев он казался слишком хрупким. – Этот человек мёртв уже двое суток, а может, и больше. На вас, благородный господин, покушался вовсе не ваш слуга и самурай, а одержимый труп .
По залу, меж рядами рассаженных вдоль стен мужчин, прокатился тревожный шепоток. Кёко невольно вспомнился храм в Камиуре и её свадьба. Тогда она впервые узрела, что есть одержимость на самом деле – люди с вывернутыми наизнанку душами, пляшущие под дудку сокрытых пороков и позабытых несчастий. Этот труп определённо на них не походил, но на то он и труп – пустая оболочка. Он двигался совсем как человек там, в храме, и ничем себя не выдавал, пока одержимость не закончилась. Очень, надо сказать, вовремя… Интересно, что её прервало?
«Может быть, сам Странник? Но у него ведь закончились его особые офуда, а обычные не способны изгнать мононоке из захваченного тела…»
– И кем, скажи на милость, этот труп был одержим? – громко спросил какой-то мужчина в чёрном колпаке, какие обычно носили счетоводы.
– Мононоке, конечно, – ответил Странник таким тоном, будто это было само собой разумеющимся. Судя по тому, что лицо даймё совсем не вытянулось и вокруг никто даже не зашептался, то и впрямь не стало для присутствующих новостью. – Мононоке не привязаны к месту, где были убиты, как обычные призраки, но они привязаны к людям, на которых направлена их злоба. И все они могут ненадолго брать чужое тело под контроль. Однако только трупы подходят для контроля столь долгого и незаметного, поскольку они не могут оказать сопротивления. Мононоке этот крайне необычен тем, насколько он умён: он хотел не просто убить вас, господин, а сделать так, чтобы никто не догадался, что это сделал дух.
Кёко внимательно следила за тем, как Странник снова обходит труп, присаживается возле, что-то рисует пальцами по воздуху, но не касается. Там, в храме с Юроичи Якумото, Кёко так и не поняла, как именно он выяснил всю подноготную,
