Дом Франциса Шарка - Александр Скрибблер

Живя в городе и учась на бухгалтера, Билл частенько задумывался о том, что, разнося «цифры по полочкам», ты получаешь бесплатный билет в непревзойдённое будущее. Но, как выяснилось чуть позже, цифры — не главное в жизни человека. Не они делают в нашей жизни погоду: если бы всё в жизни решала математика, то мир бы уже давно был изменён в самую что ни есть лучшую сторону математиками, программистами и т. д. И тогда бы благодаря этим гениям, мы бы жили припеваючи и ни о чем не думая. Но, к сожалению, есть и другое, что делает «погоду» в жизни человека. Например, любовь. Кому она нужна эта любовь? Всем, как ни странно. Кто от неё страдает? Опять, как ни странно, все и каждый. Если бы любовь была пусть такой же сложной, как, например, математика, но в то же время и такой же разрешимой штукой, мир был бы намного привлекательнее. Честно. Однако, как ни крути, любовь является насколько сложным явлением, настолько же и не поддающейся разрешению штукой. И от этого никуда не деться; это можно лишь принять и больше ничего.

Билл закончил учёбу и даже успел несколько лет отработать по своей специальности. Однако его сократили на работе в городе, и теперь он временно проживал у родителей и деда Джимми в селе под названием Хорсредиш Гарден. В очередной раз дед одолжил ему сто долларов «на нужды». И Билл, прокатнувшись в соседний городок, накупил на эту сотню «дури». Родители Билла занимались продажей цветов, и в данный момент (был самый цветочный сезон) неделю — другую проживали в городе, рядом с Хорсредиш Гарденом, торгуя выращенными декоративными видами цветов. Билл же с двумя младшими братьями сейчас гостил в Хорсредиш Гардене у деда Джимми. Родители обещали приехать через несколько дней из города после распродажи партии растений.

Билл курил вечером «дурь» дома вместе со своей подругой. Подругу звали Матильда, и она была то ли хиппи, то ли панкершей (Билл так до конца и не врубился, кем именно). Ей нравилось проводить время с Биллом. Биллу нравилась Матильда с её приличного размера грудью и не тощей (не костлявой!) фигуркой. Волосы у неё были коротко пострижены и выкрашены в розовый цвет. Раньше, когда они у неё были длинные, ложась на плечи, и естественного чёрного цвета, она иногда заплетала в них розовую ленточку. В носу у Матильды (наверное, с рождения) было железное колечко, и с ним она не расставалась. Они встречались с Биллом, порою выпивали пива и покуривали травку. Бывало такое. Когда родители Билла уезжали в город и задерживались там, он приводил Матильду домой (в дом деда Джимми) и развлекался с ней там по вечерам. В этот раз всё происходило уже в привычной манере, за исключением того, что сегодня Матильда стонала под Биллом как никогда громко. И тело её смотрелось и тряслось как никогда возбуждающе. Билл закончил, застегнул штаны. Затем, улыбнувшись, поцеловал Матильду в лоб и приложил указательный палец к её пухленьким губкам:

— Я скоро вернусь.

Девушка кивнула:

— Только смотри, не расхреначь по укурке дом, как Терминатор!

Билл распахнул дверь спальни и вышел, выпустив за собой из комнаты туман от скуренных «волшебных» сигарет. Он едва не прибил дверью бредущего по коридору мистера Муншайна.

Мистер Джимми лежал в своей комнате и смотрел по старенькому телевизору новости. Всё в мире было как обычно: диктор пытался убедить американское население, что Россия вот-вот ударит ядерными ракетами по Европе — и что же всем делать, как спастись-то? При этом Россия, как сообщал ведущий новостей, «виновата во всех человеческих бедах на протяжении всей истории этого самого человечества» и, мол — «почему она такая коварная, если там, в Москве, свиду очень даже дружелюбные медведи у Красной площади в ушанках и с балалайками танцуют?». Зато в продвинутой Европе бородатые женщины завоёвывают сцену и ничего страшного, что мало-мальски нормальные люди блюют, глядя на ЭТО, в сторонке. Кроме того, Европа впускает к себе через парадные ворота террористов из-за того, что не хватает дешёвой рабочей силы из-за рубежа, а потом сама же плачет из-за взрывов и убийств. Джимми надоела эта заезженная пластинка, и он переключил канал и увидел Арнольда Шварценеггера в роли крутого агента ЦРУ, держащего за шкирку над краем крыши высокого здания какого-то хмыря — задрыпыша. Шварц обвинял хмыря, что он (хмырь) является международным террористом по кличке «Карлос — шакал». «Карлос» дрожал с жалкой и испуганной физиономией, убеждая Шварца и его напарника в том, что «он не «Карлос», не шпион и не террорист. Он — ничтожество, дерьмо и трус. И что он даже пули не достоин». Говорил, что «ему нужно обманывать женщин, чтобы провести с ними время сексуальных утех, убеждая их, что он крутой шпион и т. д. А на самом деле он писается в штаны при виде пистолета и что у него маленький… — крохотный и жалкий…». Джимми ещё пощёлкал каналы и, наконец, нашел любимое старое чёрно-белое кино. В этот момент из соседней комнаты стали доносится громкие стоны.

«Донюхался и докурился до чёртиков, внучок…», — пронеслось у старика в голове. Джимми встал с постели, вышел из спальни и двинулся по коридору к комнате Билла. Дверь Билла резко распахнулась перед самым носом деда, едва не зацепив того и не сбив с ног. Билл поднял голову вверх, уставившись одурманенным взглядом в ночной серый потолок и пьяно улыбаясь. Затем он громко, душевно вымолвил:

— Э-э-э-ха! Вива зе булл! Твою мать!..

Мистер Муншайн уставился на внука ошарашенными глазами. Таким Билла деду видеть пока ещё не доводилось. Старик не знал, плакать ему в этот момент или смеяться. Едва Билл скрылся из коридора, дед проковылял к комнате с распахнутой дверью. Из комнаты в коридор продолжали выплывать облака дыма, и Джимми кашлянул. Он заглянул в спальню: сквозь опьяняющий, норкотико — алкогольный запах можно было также добраться обонянием до отчётливо различимого аромата женских духов. Стены комнаты были увешаны постерами певцов. Это были рок-исполнители, которых дед Джим не знал ни в лицо, ни по именам. На полу валялись пустые бутылки из-под пива. На кровати Билла лежала полуобнаженная особа с сигаретой во рту, своим внешним видом напоминавшая этих самых артистов с плакатов на стенах. Будто она материализовалась с одного из тех плакатов в реальный мир.

— Это самое… — робко, но участливо начал Джимми, оглядев девушку, — Женщина, Вам плохо?

Девушка открыла глаза, медленно выпустила облако «волшебного» дыма