Сказания о мононоке - Анастасия Гор
Ох, эти зубы!.. Эти острые, как наконечники стрел, клыки, выступающие по бокам сверху и снизу. Сами по себе белоснежные, ровные и прежде мелкие, но сейчас словно бы увеличившиеся в размерах и чудом умещаются в таком маленьком рту, подведённом лиловой краской. Кёко, поднявшись с пола и потирая ушибленную поясницу, заворожённо уставилась на зубы Странника, скалящиеся так близко к лицу инари-ороси, что она наверняка их все пересчитать успела. Но, возможно, ей было не до того: она вовсю плакала, шмыгая раскрасневшимся носом, будто её не по заслугам обидели. Наверное, ручной лисий дух, к которому она так привыкла, сильно отличался от настоящего кицунэ. В Страннике количество звериного и людского всегда менялось по его собственному желанию.
«Кицунэ, – повторила Кёко мысленно, всё ещё не привыкшая к этому слову. – Мой учитель – кицунэ. Кицунэ, кицунэ! – Она до сих пор радовалась этому, как ребёнок. – Так здорово же, так необычно!» – И даже сейчас ей стоило больших усилий не заулыбаться. То было бы совсем уж не к месту: жена несчастного торговца в голос рыдала и причитала над мужем, а он и сам всё «хи-хи-хи, хи-хи-хи».
Ох, как же от всего этого у Кёко ещё несколько часов кружилась голова! И ужасно болела поясница.
– Несмотря на то что одержимых называют кицунэцуки и дух вселяется в них лисий, к кицунэ они не имеют никакого отношения. Это я в свою защиту говорю, – хмыкнул Странник, закуривая на крыльце трубку с новым мятно-перечным табаком, когда всё закончилось и Кёко, растирая синяк на копчике, уселась рядом с ним в ожидании. В благодарность за помощь их обещали вкусно накормить, и на кухне в доме теперь суетилась обнадёженная жена торговца, пока над самим торговцем ворожила растрёпанная инари-ороси, пообещавшая управиться уже к закату. – У кицунэ всегда есть физическая оболочка, поэтому мы не можем ни в кого вселяться. То, чем одержим мастер воздушных змеев, – дух лисы обычной, лесной. Инари-ороси сами их в капканы ловят и убивают, чтобы привязать к себе, а потом натравливают, на кого вздумается. Жестокие это люди, только чужие имена позорят – что Инари, что кицунэ… Переночуем сегодня тут, ладно? Хочу убедиться, что эта мошенница не обманет жену торговца и он правда освободился.
– Я и не знала, что ты людям не только с мононоке помогаешь, – призналась Кёко, невольно вспоминая то, что Странник обычно повторял себе, как норито: «Моя работа – изгонять мононоке».
Он, кажется, вспомнил это тоже, поэтому хмыкнул, затянулся кисэру ещё раз, прежде чем ответить:
– Обычно я и не помогаю, но… – Он покосился на посветлевшее лицо Кёко и выпустил из лёгких весь дым вместе с тяжёлым выдохом. – Иногда случается. Я человек настроения.
– Да, я заметила.
Они просидели в тишине до тех пор, пока не приготовилась темпура и рисовая лапша в соусе мисо. Тогда же к ним вышла инари-ороси и с неподобающе жеманным для её положения видом сообщила, что изгнание прошло успешно. В доказательство она продемонстрировала свою бамбуковую трубку, откуда дым теперь вился исключительно чёрный и на каждой затяжке издавал то самое заливистое «хи-хи-хи». Проверив торговца – для этого Странник призвал несколько витражных цукумогами, которые сели тому, уже неподвижному и крепко спящему, на грудь, – Странник кивнул инари-ороси и отпустил её. Та, однако, не спешила уходить, мялась на крыльце ещё несколько минут и, когда Кёко уже снова начала тревожно подвязывать рукава (на всякий случай), всё-таки сказала:
– Сто медных мон с собой дайте хотя бы. Закупоривать обратно лису вообще-то тоже работа!
– Это ведь твой собственный сикигами.
– Да, но не очень-то послушный!
«Вот же наглая мерзавка!» – разозлилась не на шутку Кёко, а затем и вовсе чуть не загорелась, когда Странник открыл короб, достал оттуда синий бархатный мешочек и действительно отсыпал щерящейся инари-ороси сто мон.
– Чтобы по другим домам не пошла, а действительно уехала, – пояснил Странник, наконец-то выпроводив её и устало махнув рукой. – Завтра ещё заработаем.
– Это был мой мешочек и мои сто мон!
– Ну, значит, ты заработаешь.
Ворчала Кёко ещё долго, даже с набитым ртом и когда темпуру палочками из общей миски вылавливала. Но быстро успокоилась, когда Странник ей два бесплатных вопроса сверх обычного докинул. Кёко, впрочем, и так почти не тратила их: обо всём, что нужно – а иногда и не нужно – в делах оммёдо, он теперь сам ей рассказывал, пытался стать хорошим учителем и ошибки свои исправить. Порой Кёко сама просила его помолчать, потому что у неё голова от него уже болела. Заклинания для офуда, которым он её учил, пока они брели бок о бок по торговому тракту, были до ужаса сложные, практически целые ритуалы! Кёко о таких и не слышала никогда («Талисман, который укорачивает тебе волосы?.. А такое зачем?»). Правда, как рисуются сигилы для них, он показать не мог – не умел, но обещал заглянуть в какой-нибудь храм и там об этом попросить. Поэтому Кёко больше не жаловалась на своё обучение. Месяц выдался насыщенным и на него, и на прочие события, в том числе на случайные и удивительные встречи.
Так, в той самой деревеньке, где им пришлось полдня торчать на просяном поле, они повстречали убумэ – призрак женщины, не сумевшей разродиться и скончавшейся в муках. Полуголая, она брела с мотком окровавленных пелёнок в руках, что некогда были ребёнком. Потянувшись к обомлевшей Кёко посреди полуночной улицы, она протянула ей свёрток, немо моля забрать его, позаботиться. Кёко из жалости выставила руки, но приняла в них лишь пустоту: дух женщины тут же растаял. После этого она до утра сидела возле ирори, скармливая огню каштановые скорлупки, чтобы успокоить растрёпанные чувства и перестать вспоминать о Кагуя-химе. Странник тоже не спал, только делал вид, а сам краем глаза присматривал за Кёко. Как оммёдзи, они
