Сказания о мононоке - Анастасия Гор
– Неважно, что говорил и делал человек при жизни. После смерти прощаться со всеми следует одинаково, – сказал Странник строго, буквально отчитывая старосту. – Пригласите каннуси, проведите по покойному службу, как полагается, каймио ему дайте – и упокоится он уже на следующий день, больше не потревожит ни вас, ни поля.
О, сколько же счастья было в хакама Кёко, когда она вприпрыжку бросилась за Странником прочь с просяных полей! А затем и из этой деревни, где не было ни горячих источников, чтобы помыться, ни уютных чайных домов, ни даже рынка как такового: жителей насчитывалось столь мало, что все они просто обменивались продуктами между собой. Зато для Кёко со Странником завернули в дорогу рисовый хлеб, немного козьего сыра и ещё всяких вкусных и полезных вещей, даже тёплый плед из овечьей шерсти для будущих прохладных ночей – ему Кёко очень обрадовалась, потому что её старый плед после ночлега в амбаре курами пропах. Этот, впрочем, благоухал немногим лучше.
– Что-то не так? – спросила Кёко, когда Странник неожиданно потерялся позади и, обернувшись, она обнаружила его почти на том же месте, которое они прошли – она прошла – ещё пару минут назад. Он задумчиво вглядывался в пустую чащу, и руки его вновь лежали крест-накрест на груди.
– Нет, ничего, – ответил он, но не сразу. – Идём, чего ты встала?
– Так я встала, потому что ты встал!
– Иди, говорю.
– Слушай, а может быть, ты для нас поохотишься? – предложила Кёко заодно. Дальше они всё-таки не двинулись, решили устроиться на ночлег здесь, в небольшой лощине под горным каскадом, поскольку оба совсем измотались из-за жары. – Видела пару кроличьих норок тут по пути…
Странник тем временем стряхивал муравьёв со своей циновки, которые нашли его подстилку такой же удобной, как и он сам, поэтому обернулся к Кёко не сразу. Но когда сделал это, ответ уже был написан у него на лице.
– Ты сейчас пытаешься пошутить насчёт того, что я лис?
– Не пошутить, а… предложить идею. Мы давно не ели ничего мясного. Ты ведь умеешь превращаться? Почему я ни разу не видела, как ты это делаешь?
Странник хмыкнул и вдруг тряхнул циновкой так, что отправил муравьёв в полёт. Как назло, несколько из них приземлились на подстилку Кёко и таким образом удачно переехали.
– Я не люблю шерсть, – ответил он небрежно, и разговор на том, очевидно, был исчерпан.
Однако Кёко сделала мысленную пометку в голове: «Возможно, не умеет превращаться. Но… разве такое может быть?»
То откровение Странника в замке даймё не утолило, а лишь раззадорило её любопытство, и она ничего не могла с этим поделать. И пусть на вопросы о себе он по-прежнему не отвечал, хотя бы косвенно, хотя бы мимоходом, она пыталась разузнать о нём что-нибудь ещё. Правда, безуспешно.
После того как надоедливые муравьи всё-таки искусали их за ночь, они решили, что с дикими лесами и деревнями на время стоит завязать, и вернулись к торговому тракту, а оттуда двинулись к плотно населённым и крупным городам. Несколько дней торговли на площадях – и Кёко накопила ещё столько же, сколько у неё уже было, и по обычаю отправила больше половины суммы домой в Камиуру.
«Всё-таки я ушла не зря. Всё-таки здесь от меня больше проку», – думала с гордостью Кёко над каждой суммой, которую заворачивала в особый бумажный свёрток, прежде чем заклеймить и отдать хикяку на одной из почтовых станций. Всё-таки со Странником её место, а не за каким-то там мужем. Тут и денег побольше, и впечатлений…
Самых ярких впечатлений у неё набралось аж два за месяц, и оба волей судьбы были связаны с лисами. Но не такими, как Странник, нет, и даже не такими, каких Кёко себе представляла… Они повстречали первую лису средь белого дня во время одного из переходов по лесу – и чуть не погибли.
То был тракт, соединяющий очередную деревню, где обычную тлю приняли за доротабо – дух заброшенных полей, – и город Сага. Кёко со Странником не собирались прямо там останавливаться – сливовые дожди ещё шли. Но именно те и застали их врасплох, размыв почву, а на дороге, по которой они решили срезать путь, как раз подвернулся заброшенный минка[73]. Соломенная крыша сгнила и прогнулась, глиняные стены развалились, но благодаря тому образовался пригодный навес. Странник и Кёко забрались под него, развели костёр, высушив собранный по дороге хворост при помощи офуда, и сели есть рисовые лепёшки.
Когда дождь поутих, почти перестал идти, Кёко решила не ждать, пока Аояги закончит собирать новый хворост (старый почти догорел), и сама отправилась наполнять тыкву-горлянку к ручью. Тот находился недалеко, Кёко даже оттуда чувствовала запах табачного дыма из трубки Странника. Вода была холодной-холодной – почему-то не прогрелась за лето. Пальцы Кёко быстро покрылись гусиной кожей.
«Опять дождь пошёл», – решила она, заметив, как по стылой глади вдруг побежали круги, большие, частые. Но на макушку ещё не капало.
Когда следом раздался плеск, Кёко наконец-то подняла взгляд.
Не считая Странника, она никогда прежде не видела лисов ни в их людском обличье, ни тем более в первородном – но всё же сразу поняла, кто перед ней. Что-то древнее, неосязаемое, родственное инстинкту выживания, подсказало ей: ногицунэ. Дикий кицунэ, питающийся плотью сородичей, впавший в неистовство и несущий сплошь разрушения. Их следы – сгустки засохшей крови, от которой ногицунэ ещё не отмылся, – Кёко и видела на серой шкуре, будто белый мех посыпали пеплом и натёрли углём у корней. Уши большие и топорщащиеся, острая, как стрела, морда, на которой видно лишь два глаза навыкате, неопределённого цвета, но с красными склерами, и ряд кривых жёлтых зубов. Больше и выше, чем мерин, но тише, чем любой другой хищник. И целых три пушистых хвоста, подняв ветер, веером раскрылись у него над головой. Их с Кёко разделяла река, за которой темнела непроходимая чаща, а по воде продолжали расходиться круги – это в неё капали пузырившиеся в пасти слюни.
– Не шевелись.
Даже если бы возникший рядом Странник не сказал ей этого, Кёко бы и так с места не сдвинулась – не
