Сказания о мононоке - Анастасия Гор
Там её уже ждала императрица кошек.
XII
Сливовые дожди в этом году затянулись до самого августа..
Всё это время Кёко и Страннику приходилось тесниться под одним зонтом, хотя вознаграждение, часть которого казначей Шина Такэда выплатил ей перед уходом лично в руки, хватило бы на ещё один, даже шёлковый, а не бумажный. Но Странник сказал, что короб его не бездонный (разве?) и там нет столько места для зонтов, а нести его на себе Кёко вскоре устанет, ведь на левом её плече и так Кусанаги-но цуруги висит, а на правом – узелок с вещами. И хотя узелок она позже отдала Аояги, которая снова расправилась из нежно-розового ивового лепестка в послушную деву и теперь бодро шагала сзади, спорить Кёко не стала. Ей нравилось, как Странник привлекает её к себе за локоть, когда небо затягивают тучи, как касается боком её бока и как пурпурный рукав с её жёлтым сочетается, когда руки их переплетаются, будто солнце наступившие сумерки встречает.
Большую часть дождей они, впрочем, всё равно пережидали под навесами чайных и почтовых станций, поскольку, сойдя с торгового тракта Накасэндо – уж больно жарко и многолюдно там становилось летом, – они угодили в вереницу мелких городов и деревень. Медленно преодолевали их один за другим, неспешно, потому что Кёко совсем недавно переболела и, пускай чувствовала себя просто прекрасно, Странник каждые несколько ри делал в тени остановку. Передвигались они преимущественно утром, когда ещё свежо, или вечером перед закрытием дорог. Днём же их непременно кто-то да вылавливал в толпе, узнавая по ярчайшему, стараниями Наны, жёлтому кимоно Кёко. Нередко это заканчивалось тем, что их просили о помощи, а заодно предоставляли и ночлег с сытным ужином, и укрытие от дождей, в том числе ночных и холодных, проливных, от которых даже несколько хатагоя[72], видела Кёко, затопило. Так почти целый месяц они со Странником расхаживали по всяким селениям и сталкивались со странными, подчас неведомыми и запутанными делами.
– С какой стороны этот зелёный шар появляется, говорите?
Не сводя глаз с задумавшегося деревенского старосты, Странник протянул руку и не глядя поправил на макушке Кёко соломенную касу, надвинув шляпу поглубже ей на лоб, чтобы она снова не схватила солнечный удар, как на той неделе. От соломы у неё жутко чесался лоб, да и выглядела она в ней как гриб-переросток, но ворчать уже устала и только молча вернула касу на прежнее место, но в качестве компромисса отошла при этом в тень. Её, негустую, но прохладную, отбрасывал раскидистый, но наполовину облетевший дуб – единственное спасение для пастухов посреди огромного и голого поля пожжённого просо. Староста привёл их сюда, как назло, в самый солнцепёк, потому что утром ему нужно было собрать с жителей налоги и рассудить односельчан, которые устроили войну из-за украденной свиньи. Кёко на загоны и курятники только издалека посмотрела, но уже, казалось, насквозь пропахла ими. Может быть, потому что она вляпалась в коровью лепёшку по пути на поле и до сих пор не могла отскрести её остатки с платформы своих гэта.
– Во-он оттудова. – Староста наконец сообразил и махнул рукой на левую часть поля, куда-то за кромку мирно шелестящих кипарисов, из-за которых они как раз и пришли. Там жил сам староста с женою и там же возвышался амбар, в котором их со Странником вчера приютили. – Каждую ночь с часа до двух. Летает тута и тама, летает!
– «Тута» и «тама» – это где именно? – вздохнул Странник. Они стояли на одном месте уже так долго, что он снял короб с плеч и опустил на землю. Кёко и самой давно хотелось очутиться где-то «тама», лишь бы не «здеся», на жаре.
– Да всюдова! – ответил староста и почесал морщинистый лоб, покрывшийся по́том под шляпой. Как назло, прямо такой же, как у Кёко, только из осоки. Неудивительно, что Странник так настаивал на том, чтобы она её носила. – Иной раз и в дома ломится, по крышам колотит! Просо из-за него косить совсем никак. Поджигает его то и дело, когда опускается, – нарочно небось! Хочет нашу деревню изжить, проклинает, мстит!
Странник обошёл всё поле ещё раз по кругу, пока Кёко, впервые радуясь, что она ученица, а не учитель, сидела под дубом на корточках, обсасывала соломинку и смотрела, как кумадори, кажется, уже течёт у Странника по лицу вместе с по́том. Может быть, стоило ему шляпу одолжить?
«Не, – быстро передумала Кёко, вспомнив, как он над приставшей к её гэта коровьей лепёшкой смеялся. – Обойдётся».
– Да, вы полностью правы, – вынес свой вердикт Странник ещё час спустя. Для этого он обошёл поле ещё раз, уже с коробом наперевес, и привёл их троих к кипарисовой роще со скромным, затерявшимся среди деревьев надгробием, расположенным дальше остальных на импровизированном кладбище, почти за его чертой, словно покойный любил проводить время в одиночестве и созерцать природу – и теперь и то и другое делал за него памятник. – Шар вылетает отсюда, из этой могилы. Это неупокоенный дух человека, который здесь захоронен.
– Ага-а! Я говорил же, говорил!
Староста притопнул ногой, сплюнул что-то на землю и помахал рукой деревенским, нетерпеливо выглядывающим из-за кустов. Странник их с поля ещё в самом начале спровадил, чтобы не судачили, не сплетничали и не мешали ему.
– Неупокоенный дух, а не мононоке, – повторил Странник, сложив руки на груди. – Почему вы не провели по этому человеку заупокойную службу?
– А? Что? – Староста подавился тем, что собирался снова плюнуть себе под ноги. Седые волосы лезли из-под касы ему в глаза, уже плохо видящие и постоянно щурящиеся от солнца и возраста. – Как вы узнали?
– Сначала ответьте. Содеял дурное? Преступник какой? Насильник или убийца?
– Нет, нет, что вы! Он сироткам при жизни помогал, десятерых вырастил под своей крышей, как родных. Налоги платил вовремя, в долги не влезал, даже лошадь мне однажды всего за мону одолжил… Хороший, словом, был человек!
– Тогда в чём же причина?
– Так это… он сам не захотел. – Староста протёр рукавом лицо, смахивая пот. Вопросы Странника или, возможно, его суровый взгляд из-под повязанной косынки кого угодно взмокнуть бы заставили и без
