Страж Ордена - Никита Васильевич Семин
* * *
Отец Исидор был методичен, как паук, плетущий свою сеть. Первым делом он превратил просторную горницу старосты в кабинет дознания, вызывая жителей по одному, в то время как второй священник, отец Тихон, молча скрипел пером, занося показания в толстую книгу.
Крестьяне заходили по одному, срывали шапки, низко кланялись. Иные норовили поцеловать духовному лицу руку. Мир для этих людей был прост, как огородная грядка: вот Бог, вот Дьявол, вот земля, которая кормит, и господа, которые дерут три шкуры. Явление Михаила раскололо этот мир. Показания были противоречивы до абсурда. Для одних он был «благодетель, истинный святой», для других — «колдун страшный, от взгляда которого молоко киснет». Третьи, не зная, к какому берегу прибиться, лишь бормотали: «Сила в нем, батюшка. А чья — то нам, темным, неведомо».
К полудню Исидор, устав от этого хора суеверий, вызвал главных свидетелей. Первым вошел староста, Федот Пантелеич. Он вошел, сняв шапку, перекрестился на икону и замер у порога, горбатый старик, в чьих глазах боролись благодарность и смертельный страх перед судом церковным.
— Рассказывай, раб Божий, — бесцветным голосом начал Исидор. — О сыне своем. Без прикрас.
— Да что ж тут сказывать, батюшка, — начал Федот, и руки его, лежавшие на коленях, мелко дрожали. — Прохор мой… три года лежал, что бревно. Ноги отнялись после падения. Лекаря, знахарки… все руками разводили. А этот… Михаил… пришел…
— Молился ли он? — прервал его Исидор.
— Н-нет… не молился.
— Иконы ли целовал? Воду ли святую использовал?
— Да нет же, отче. Он… — Федот сглотнул, вспоминая. — Он знаки на спине у Прохора кровью своей начертал. И как приложил руки… сын мой закричал. Не по-людски, а так, будто душа его из тела рвалась! А в избе запахло, как в грозу… гарью небесной. А потом… потом сын мой ногой пошевелил. А нонче уж и по двору ходит, хоть и недолго, часто ему отдыхать надобно.
Исидор молча слушал, его тонкие пальцы теребили крест. Чудо было налицо. Но методы… Кровь, знаки, крики… Слишком много сомнительных деталей.
Следующим был плотник Кузьмич, отец Аглаи. Он держался иначе — не заискивал, а смотрел прямо, исподлобья. Упрямый, основательный мужик.
— Ты, говорят, видел, как он солдат государевых разогнал?
— Видел, — коротко кивнул Кузьмич.
— Огнем, сказывают, их жег? Демонским?
— Огнем, да не простым, — ответил Кузьмич. — Будто молния с рук его сошла. Вспышка — да грохот, будто из пушки. И у солдат порох в сумках сам собой загорелся. Никого он не убил, отче. Лишь напугал да штаны им подпалил.
— А еще, говорят, был человек одержимый, которого он одолел?
При этом воспоминании лицо Кузьмича помрачнело.
— Был. Не человек уж то был, а будто мертвец ходячий. Глаза пустые, стеклянные. На людей кидался. А Михаил наш… он один супротив него вышел. Бились они… а потом упал тот одержимый. И из него… — Кузьмич понизил голос до хриплого шепота, — будто тень вышла. Черная, копошащаяся. Мерзость. А Михаил ее хлыстом своим огненным — раз, другой! И сгинула она. Он с нечистью не знается. Он ее бьет.
Он замолчал, упрямо сжав губы. Исидор отпустил его и надолго задумался. Он был профессионалом — методичным, въедливым следователем, для которого человеческая душа была открытой книгой, исписанной грехами. Он методично опрашивал жителей, одного за другим, отсеивая бабьи сплетни от фактов, сравнивая показания, ища противоречия.
И в этот раз картина не складывалась.
Свидетели, не сговариваясь, рисовали образ не слуги Дьявола, а воина, что сражается с нечистью его же оружием. Но разве может быть такое без благословения Божьего? А благословения-то и не было. Ни молитв, ни обрядов.
Картина, которая вырисовывалась, была странной и пугающей. Да, сила была. Огромная, нечеловеческая. Солдат разогнал? Разогнал. Парализованного на ноги поставил? Поставил. Срамных девок молнией припугнул? Припугнул. Но во всем этом не было зла ради зла. Была странная, пугающая, но вполне себе понятная логика. Он не губил, а лечил. Не разрушал, а защищал. Он вел себя не как слуга дьявола, а как… суровый, но справедливый барин.
Исидор, закрыв глаза, старческой сухой ладонью потер морщинистый лоб. В голове у него была каша. Чтобы распутать этот узел, нужно было увидеть главное — источник, гнездо этой непонятной силы. И допросить слуг.
— Отец Тихон, — обратился он к своему помощнику. — Собирайтесь. Пойдем, осмотрим дом этого… чудотворца. Посмотрим, каким иконам он на самом деле молится.
Карта этого странного расследования была неполна. И самая важная ее часть находилась там, за высоким частоколом на краю деревни.
Слух о том, что святые отцы направляются к дому лекаря-колдуна, разнесся по деревне мгновенно. Когда Исидор и Тихон вышли из избы старосты, их уже ждала толпа. Любопытство, липкое, как смола, гнало этих людей вперед. Они жаждали зрелища, развязки. Они хотели увидеть, как святость столкнется с грехом, и надеялись, что святость победит. Громко. С огнем и криками.
Среди любопытных, протискиваясь вперед с наглыми, предвкушающими ухмылками, шли и они. Матвей — сын кузнеца и Гришка, его приятель. В их глазах не было ни страха, ни благоговения. Лишь злорадное, мстительное торжество. Их час настал. Сейчас этот выскочка, этот «господин лекарь», что подпалил им штаны и переманил всех девок, получит по заслугам. Их не волновала святость или ересь. Их волновала месть, освященная присутствием самой Церкви.
Семён и Ульяна, как им и было велено, ждали на крыльце. Молчаливые, как изваяния, они были готовы впустить комиссию, но преградить путь толпе.
Исидор, полный важности и своей праведной миссии, шагнул к калитке. И в этот самый момент из задних рядов, подогревая толпу, раздались выкрики:
— А ну, покажи своих чертей, колдун!
— Сейчас тебя, ирода, святой водой окропят! Посмотрим, как зашипишь!
Волна чистой, концентрированной, злорадной ненависти, исходящая от Матвея, Гришки и еще нескольких их дружков, ударила по невидимому периметру двора.
И «Стражи» ответили.
Они были настроены не на святость или грех, а на простую, как удар топора, эмоцию — агрессию, направленную на хозяина. Разумеется, все сработало безупречно…
Из досок забора, из самого воздуха рядом с воротами, бесшумно, как черный дым, вытекли две клубящиеся, бесформенные тени. Они не выли, не скрежетали когтями. Они просто явились. Два сгустка абсолютного, первобытного кошмара, сотканные из живой тьмы и чужого страха. Их очертания текли и менялись, на миг обретая
