Тени двойного солнца - А. Л. Легат
– Вы гневаетесь, мой бывший друг? Или же нет, кхе-хе, друг нынешний?
Я выпалил, не дыша носом:
– Скажите мне, возможно ли, что милосерднейшая из матерей взяла на себя грех убийства? Вопреки заветам. Вопреки…
Крамола почти резала слух.
– О-о, кхо-кхо, мой друг Ольгерд, отец с большим сердцем. Иногда из милосердия, кхехе, убивать просто необходимо.
Я стискивал том бесполезными пальцами. Ничего не понимал, стоя там, на сквозняке, в полутьме трапезной. А может, ничего не желал понимать.
– Но… когда? Разве же…
Смердяк показал темнющие зубы, и от странной его улыбки потеплело в груди. Скрипнула скамья – нищий поднялся.
– В чем, кехк, отличие тени от даров?
Он наступал вперед, точно теснил меня к краю обрыва.
– Чуда, кхе, от чудовища?
Я покрепче обнял том о всеблагой Матери. И ответил:
– Тем, идет оно во благо или приводит ко злу.
Смердяк шагнул ближе, но я не отступил. Он прохрипел:
– Выходит, лишь писарь решает, чудовищем была милосердная Мать или чудом?..
Я с вызовом встретил его слепой взгляд:
– Милосерднейшая Мать спасла сотни тысяч, а значит…
Он дрожащей рукой указал себе на лицо:
– А мои глаза, друг, кхех, это глаза чудовища или…
– А вы спасли меня! – я резко перебил провидца. Тот замолчал. – Выходит, что вы – мое чудо. – Я нелепо посмеялся – и тут же устыдился собственных слов.
– Хм… Кх-хм…
Когда провидец отвернулся, я заметил грустную улыбку на его лице. Неловкая тишина стала нам другом. По крыше замолотил крупный дождь. Первым заговорил Смердяк, медленно повернувшись лицом ко мне.
– Через весну, мой друг Ольгерд, кхех, на болота ступит войско. Зеленый флаг, серый флаг. Несколько сотен славных, но страшно обманутых людей. Нам нужно подготовиться как положено, не так ли, хехе?
Я стоял и сжимал книгу.
– Вместе с ними, кх, на болота явится слуга теней.
Смердяк, не отводя взгляда, помазал лоб.
– И если мы его не обнаружим, мой дорогой друг, кхе… то церковь падет, и тени вернутся. – Он закашлялся и прополоскал горло кипятком. Должно быть, в один день у него обварятся десны. Я молчал, не зная, что сказать. И скрипучий голос зазвучал вновь: – Поможем ли мы остановить его? Ради нашей дружбы? – Смердяк прижал руку к подмышке. – Ради милосердной Матери?
Не было при мне такого пророчества, которое бы не сбылось.
«Ради милосердной Матери».
Отец Мафони не стал бы отправлять меня, своего названого сына, в глушь. Ни одно испытание милосердной Матери не остается без награды. Мы все – дети ее, следуем замыслу. Потакаем тени или выбираем свет. Меня призвали на службу Ее с того дня, как я открыл страницы в церкви Квинты.
От пяток до ушей повылезала гусиная кожа. Я пригладил том пальцами и спросил:
– Что нужно сделать?
Провидец вернулся за стол и что-то щелкнуло, когда он присел на скамью.
– Тут вы и сами все понимаете, друг мой, кхехе. Пришла беда со смотрителем Беленом, посягнул он на наши святыни, да?
Я с грустью кивнул.
– Видел я, кх-х, один способ. Да только он вам совсем, кхе-хе-хе, не понравится.
В удивлении я дернул подбородком, ничего не поняв. А потом схватился за сердце, как понял.
– Ох, нет-нет, как же можно?.. Мы же не палачи!
Смердяк улыбнулся, похваставшись разом почти всеми гнилыми зубами.
– Но есть и другой способ, кхехе. – Я посмотрел на него, полнясь надеждами. – Он не понравится вам чуточку меньше.
VIII. Сраные болота
Отчего люди пьют?
Смеетесь, я слышу. Или ухмылка у вас на половину лица, не так ли? Еще одна исповедь от пропойцы: пыль в глаза, глупая сказка, херовенькая ложь. Но скажу я вам, что и в петлю человек не полезет без причины. Да и как часто вы делаете что-то, не имея замысла, желания? Бьете ли девку по упругой заднице, проклинаете живого человека, крадете ли, ссыпаете крошки со стола на пол…
Причины. Большие и малые истории, тень за каждым поступком. Мерзавец ли вы или неплохой человек – у всего есть своя история. Моя ничем не лучше вашей. Должно быть, услышав ее, вы помажете лоб или ничего не всечете.
Хотите – верьте, а не хотите – так следуйте своей дорогой. По чести сказать, уж прошли те времена, когда я был юн и не умел лгать, а имя Кабир-гата не звучало в забегаловках полушепотом. Не оглядывался тот, кто произносил его вслух.
Причины… Все началось со сраных болот.
Вообразите, что жили мы с матушкой одни и горя не знали. В большом селе под Кригом, с широкими лугами и завидным стадом. А молока с трех коров хватало всем: как подступали холода, матушка добавляла его в муку и заворачивала творог. Запах свежего хлеба сводил с ума, и двух краюх хватало, чтобы носиться по пригоркам, пугать птиц и ловить стрекоз до самого вечера.
Последнее лето среди холмов осталось в моей памяти, точно глубокий шрам. Осколки детства.
Все переменилось, когда в село вошла когорта. Я тогда еще не знал, как назвать отряд смердящих ублюдков, увешанных плохим железом и мешками. Так моя матушка познакомила нас с отцом.
– Это Гилл Агванг. – Голос ее трепетал. – Твой отец.
А потом была дорога, скрипящая телега, огромная пегая кобыла и ползущие навстречу ели. Холмы сменились равниной, мы рассекли чащу по густо заросшей дороге, и зеленые луга сменились топями. Я искал взглядом хоть какую-то живность, хоть что-то знакомое, кроме кривых ветвей и грязи.
– Почему здесь нет полей?
Мама растерянно улыбнулась.
– Все будет хорошо, – зачем-то сказала она, и я понял сразу: врет.
О, если бы дело ограничилось полями! На болотах не выпасали скот, и по пути я не приметил ни одной косули или борова, что часто проглядывались с нашего холма за прилеском. А еще, сливаясь с туманом, над зеленой водой сновали полчища насекомых. Мошки, слепни, гнус? Я не хотел знать.
Тогда подумалось: должно быть, матушка очень сильно любит отца, раз приехала в этакую дыру. Да и прозвали дыру под стать.
– Добро пожаловать в Ийгало, – сказал Гилл Агванг на плохом воснийском.
Вместо просторного дома с гостиной нас ждала сырая хибара: стены-плетень, соломенная крыша, вместо привычной дранки. И старая надтреснутая печь. Дерево в доме потемнело.
Папаша сколотил две скамьи у пьяного стола, подмазал трещину в печи, ссыпал горсть серебра на полку, поцеловал матушку и был таков.
– Ты любишь
