Тени двойного солнца - А. Л. Легат

Совершенно немой, я не шелохнулся, когда она склонилась, откинула верх котомки и полуслепо перебрала содержимое.

– Откуда это у тебя? – ее голос еще сипел после сна.

– С болота, – честно ответил я.

Матушка с неверием посмотрела в мои глаза. Потом – обернулась к ставням. Рассвет только-только помазал небо. Вдали закричал петух.

– Не крадено? – прищурилась она и еще раз посмотрела на еду.

Как сейчас помню: только юный остолоп вроде меня стал бы воровать ягоды с кореньями, когда мог прикарманить кое-что еще.

– Сам собрал! – я показал ей руки с грязными пальцами.

Матушка открыла дверь, добавила больше света. Никогда мои руки не получали столько внимания. Под ногтями собралась грязь, и прожилки на коже оттенялись болотными цветами: соком зелени, рыжиной глины, пыльцой споровика.

– Ночью гулять опасно, – непонимание и испуг шли ей куда больше, чем гнев, коли спросите.

Но я тогда был не умнее кулика и сказал:

– Но ведь ночью не гуляет ничего, что не гуляло бы и днем!

Матушка по привычке стала меня наставлять:

– Верно. Только оно тебя видит, а ты его – нет. А потом осеклась. Понимание медленно убрало краски с ее лица.

– О, боги. Ты ходил всю ночь? – она сделала два шага назад, к стене. – Но… как? Ты уйдешь под воду! Ты… как это возможно?

Я хотел сознаться. Сказать ей, что болото куда красивее при свете луны и что кулики мирно спят, если не угодили в силок к вечеру. Но слова застряли в горле: чутье, какое-то хреново предчувствие, остановило меня тогда.

Никогда моя мать не смотрела на меня с таким ужасом. Так же, как смотрят куропатки в силке.

– Скажи, что украл, – взмолилась матушка, опустившись на одно колено рядом со мной. – Ведь не может так быть, что…

Я как-то смекнул, что лучше уж назваться вором, чем хорошо видеть во тьме.

– Я украл. И… испачкал руки, чтобы мне поверили.

Матушка не гневалась. Слезы созрели в ее глазах.

– Почему ты это сделал, Рут?

И я сам себя не узнал.

– Потому что мы голодаем! – со злостью выкрикнул я. – А ты все ждешь! А его нет! Нет и не будет!

Ее плечи задрожали. Она обхватила меня так крепко, что я подумал: сейчас задушит.

– Прости меня, – прижималась она и плакала. – Прости…

Я не понимал, за что она извиняется. За то, что нам нужно есть? За то, что отец оставил нас и уехал? За то, что на болотах все плохо растет, а утром уже собрано? За то, что я хорошо вижу в темноте?

Матушка больше всего на свете хотела оставаться хорошей. Но хорошим людям не платили в Ийгало, и одной хорошести было маловато, чтобы колоть дрова и выращивать что-то на гиблой земле.

– Дай мне слово, что больше не украдешь. Я что-нибудь придумаю. Я найду способ, обещаю…

Мой отец обещал, что не оставит нас. Я посмотрел матушке в глаза и отодвинул котомку ногой.

– Обещаю.

Миленькое дело: вы точно догадались, что тогда мне пришлось солгать в первый раз. Дважды за одно утро.

* * *

А вранье умеет сбываться. Целый сезон матушка приглядывала за мной ночью: сдвинула кровати ближе, и я часто видел, как она моргает во тьме, сражаясь со сном. Борьба ее прекращалась довольно скоро, но я понимал, что стоит ей проснуться, и меня снова уличат в краже. Домой я всегда возвращался с пустыми руками, и не боялся, что меня поймают. Мне пришлось пойти к людям. Мама Коржа варила отменную похлебку, и я смекнул, как можно договориться.

Днем моя матушка помогала им по хозяйству, не догадываясь, что сытный ужин собран моими руками. Несколько раз она ловила меня в темном коридоре. Мои пальцы были чисты, а в корзинах не появлялось лишнего, и потому совсем скоро матушка обрела крепкий сон, а я – чистую совесть.

Так я крепче сдружился с Коржом. Был он едва старше. У него отец по весне в город ушел и так и не вернулся.

Я радовался, что теперь не один такой. И грустил, что нас только двое. И боялся дружить слишком тесно. Боялся, что меня раскроют, хоть еще не до конца понимал, чем так опасно видеть во тьме.

– А у тебя дар, я гляжу, – как-то невзначай сказал Корж, когда приметил улов, что я отдавал его матушке.

Коли спросите, у меня тогда сердце в пятки ушло.

– К-какой дар?..

– Ну, к собирательству. Мне бы так, – приятель затараторил, и я незаметно выдохнул. – Где шаришься? На перекрестке, у старого алтаря? Нет, стой, – его глаза округлились, – до старого дуба нельзя ходить. Ты туда ходишь?

– Так я тебе и сказал.

В тот год все шло ни хорошо, ни плохо. Лучше, чем в предыдущий, коли меня спросите. И все же…

– Этого недостаточно, – говорили быстро пустеющие корзины у стола.

– Как долго проживет твой секрет? – намекали косые взгляды мамы Коржа.

– От ягод и двух куропаток сильно не раздобреешь, – подсказывали впалые щеки матушки.

– Ты можешь больше, – шептала топь.

Кого ни спроси, все б вам так и сказали: надо брать у Сульпа, главного прихлебателя, который нашу общину и тряс. Я по вечерам видал, как к нему женщины заходят, думая, что в темноте ничего не видно. Или не слышно.

Я видел почти все. Кто заходил, как часто и для чего оставался. Тогда я впервые захотел, чтобы мама не нашла никакого другого способа сделать нашу жизнь лучше. И подумал, что жизнь – не самая большая ценность. Особенно жизнь некоторых людей.

Корж в силу возраста сразу просек, что нужно делать:

– Зачем ходить на болота, коли у Сульпа вяленки на всех хватит? Я видал. Только там у подвала собака сидит, и замок на двери болтается. А ключ – у деда ихнего.

– Я люблю собак, – признался я.

– Эта сука никого не любит, – заверил меня Корж.

Дворняга Сульпа не была похожа на охрану: лежала в грязи, вся в колтунах. Вечно усталая и страшно худая. Будка, которую ей сколотили из старых досок, не укрывала от дождя. Только собачий зад умещался под косую крышу.

– И ничего она не злая, – уверенно сказал я и сделал шаг вперед. Вытянул руку.

Резко звякнула цепь, и только из-за этого я спас пятерню. Дворняга звонко забрехала. Корж показательно фыркнул – сам он стоял у невысокого забора, куда точно не дотянется короткая цепь.

– Чего это она? – я попятился.

– Голодной держат, охраняла чтоб.

– А чего охраняет?