Тени двойного солнца - А. Л. Легат
– Могу ли я вам чем-то?.. – не поднимая головы начал лекарь.
Я не нашел сил подняться со стула. Только сжал подлокотники и таращился, не находя слов. Приличных слов. «О, дьявол!» – вот и все, что пришло мне в голову в тот миг.
Моего помощника и след простыл. Гвардейцы приблизились. Я припомнил одного. Тот угрюмый тип с проседью в усах и приплюснутым носом – телохранитель, которого я встречал на банкете. И двое на подхвате: смуглый кочевник в крашеной стеганке да приземистый восниец. Должно быть, я вижу их в последний раз.
– На площади лежит тело. – Моя так и не случившаяся жена не поздоровалась.
Почему-то я задержал дыхание. Голова пошла кругом. Графиня хлопнула ладонями трижды, и кабинет стал просторнее. Остались трое: Жанетта, ее телохранитель и то, что осталось от меня, первого мечника.
– Миледи, чтоб вы знали, этот преступник… – крикнул кто-то за дверями, и началась толкотня.
Может, подоспел Лавель, командир гвардии? Не ясно, хотели ли за меня вступиться или оклеветать.
– Пойдите прочь, – поморщилась Малор.
Его прогнали, точно теленка, вставшего на обозном пути. Нет, до чего же страшны женщины Воснии…
Дверь с силой захлопнули. Что меня теперь ждет? Повешение? Кинжал в спину? Или графиня побрезгует марать руки, оставив меня побираться на улицах Оксола до самой весны?
– Я думала, подарок к свадьбе будет… – Малор неспешно прошагала в середину комнаты. Я подумал, что она даже прихрамывает с завидным величием. – Менее дерзким.
«Всему конец», – говорила тревожная полоса между ее бровями. Я отвернулся и вдохнул ртом. Устроиться помощником Рута, заработать на петлю? Не для того я учился у Саманьи, не для того пережил гиблое всхолмье, Эйва Теннета и гребаного Варда. Я повернул голову к графине.
Она нависла надо мной, точно скорбный лик Матери в часовнях. А потом наклонилась, с ловкостью шулера вытащила белоснежный носовой платок и очень бережно вытерла им мою щеку.
Я еле сдержал счастливую улыбку и постарался не гнусавить.
– Это товлько начало, – пообещал я. – Бсе самое интересное впереди…
Уголок ее губ едва шевельнулся.
– Кто это сделал с моим будущим мужем? – спросила она так нежно, что мороз прошел по коже.
– Моя бина.
Она поправила прядь у небольшого, аккуратного уха, оттянутого весом золота.
– Вина? Как по мне, без серьезной причины люди не режут друг друга даже по ночам, без лишних глаз.
Она расправила платок, нашла чистый уголок и снова коснулась моего лица.
– Долги? – от Малор, казалось, невозможно что-либо скрыть.
– Не собсем. В Криге… – я начал и осекся. – Была дурная история, я… Но вообще, дело не б этом, а…
– То есть не долги? – Малор держала грязно-бордовый платок в руках и никаким образом не выказала отвращения.
Телохранитель за ее спиной сделался мрачнее тучи.
– Довги остались в Волоке, – я пощупал щеку. Начала опухать. Дьявол, ну и красавцем же я буду завтра! – Но с Бвардом это никак не связано…
Малор подняла бровь. Правда, которая звучит хуже лжи. Нет, какую же чушь я несу! Точно потерял последний ум.
– Это запфутанная история, – сознался я, стараясь не гнусавить.
Платок снова осторожно коснулся щеки, а я чуть повернул голову, чтобы встретиться с Малор взглядом.
– Я никуда не спешу, – едва шевельнулся уголок ее тонких губ.
А на лице все еще не появилось отвращение, хоть побитый человек не выглядит хорошо даже издалека, не то что вблизи.
– Очень довгая и запутанная. Но, если бвы готобы ее услышать… – я запрокинул голову и шмыгнул носом.
Она поднялась с аристократическим изяществом, повернулась ко мне спиной, и казалось, вот-вот хлопнет дверью и отправится прочь. Но ее шаги стихли через миг, загремела глиняная посуда, и чавкнула пробка в сосуде.
– Готова.
Я колебался. Малор заглянула мне в глаза, обернувшись через плечо.
– Вы полагаете, что я отвернусь от вас, не так ли?
Я силился понять, принесла ли она сосуд с собой и прятала ли, как платок до того. Или украла его у лекаря при всех свидетелях. Я не был уверен, нужно ли опасаться моей жены еще больше, чем я уже опасался.
– Убийство на глазах у всего Оксола. Скандал. Немыслимая жестокость. Кто он – этот несчастный мертвец – и почему мой будущий муж ничего не сказал об этом деле?
Телохранитель откашлялся в кулак, я опустил глаза.
– Видно, я права.
Бесцеремонно распахнув сервант лекаря, Малор извлекла оттуда кубок. Плеснула в него немного выпивки, слила осадок на пол, а потом наполнила кубок доверху и пригубила настойку.
– Отец трех детей? Верный муж, порядочный работник, чей-то наемник? – она чуть обнажила зубы.
– Радбойник из Крига, – поморщился я.
Три шага, и мы снова оказались рядом.
– Никакой разницы. Будь он порядочным человеком – дело бы не изменилось.
Я с неверием посмотрел на нее снизу вверх.
– Ведь с завтрашнего дня мы семья, не так ли? – Малор выпила из кубка и протянула его мне. – Рассказывайте. Не думаю, что ваша беда подождет до венчания.
Ольгерд, Небесный Горн
Новенький прируб вырастал на глазах: крепкая, еще светлая древесина. Массивные бревна на столь же массивных сваях. Работники Горна пропотели насквозь. Удивительное дело, сколь огромные вещи способен нести крохотный человек. Сколь великие вещи он способен создать, если им правит верная идея.
– Во имя твое, милосерднейшая из матерей, – я помазал лоб пальцами.
За все дары, что пожаловали мне от того дня, как сирота Ольгерд сделался хорошим человеком, – наконец-то я стал выплачивать свой долг. Принес свет в самые темные уголки болот.
Прируб обещал все и сразу. Трапезную для светлых праздников межсезонья. Кельи для помощников, Хина, и всех, кто попал в глубокую нужду. И главное – высокую печь, у которой всегда будет тепло и светло.
А может, по весне стоит разбить небольшой сад кругом? Чтобы самое черствое сердце растаяло в восхищении перед ликом Ее, отраженном в цветущих ветвях. Соорудить навес со скамьями от всякой непогоды? Ах, где бы еще сыскать несколько славных певцов, дабы восхваляли имя Ее… Эти пропойцы из корчмы поют сплошную брань!
– Милсдарь, вам письмо, – окликнули меня со спины.
– Какой же я милсдарь, – я почесал затылок и растерянно улыбнулся, – всего лишь скромный слуга милосердной Матери…
– Да-да, как угодно, – мальчишка протянул мне сверток, запачканный в уголке. – Извольте звинять.
Я развернул пергамент дрожащими руками. Поддел ногтем печать настоятеля храма Квинты.
