Варяг III - Иван Ладыгин
Рядом, на своем старом вороном коне, сидел Ульрик Старый. Отец являлся живым напоминанием о прошлом, которое Торгнир намеревался стереть в порошок.
Молчание между ними держалось прочной стеной, возведенной годами обид, пренебрежения и холодной отстраненности. Торгнир чувствовал вес этого молчания на своих плечах. И он был тяжелее любой кольчуги…
— Зачем ты взял меня с собой? — наконец нарушил тишину Ульрик. — Лишний раз помучить? Упиться своей властью, глядя, как старик трясется в седле? Или ты хотел, чтобы я увидел твое величайшее триумфальное шествие?
Торгнир медленно повернул к нему голову. Его лицо исказила кривая ухмылка.
— Ты всегда брал с собой в походы Лейфа. Настоящего сына и наследника. Будущего ярла. Меня же ты не жаловал. Вечно я был слишком молод, слишком горяч, слишком несдержан. «Оставайся, Торгнир, правь Альфборгом в мое отсутствие». «Оставайся, сын, береги очаг». Пока вы с братцем рубили головы врагам и пили мед из их черепов, я пересчитывал бочки с селедкой и выслушивал жалобы купцов на завышенные пошлины. Вот я и решил исправить эту семейную несправедливость. Чтобы ты увидел все своими глазами. Чтобы мы прошли этот путь вместе. Хотя бы один раз…
Говоря это, сын не лукавил. Ульрик чувствовал это. Поэтому он тяжело вздохнул и сгорбился под невидимым грузом сожалений.
— Надо было больше внимания уделять твоему воспитанию… Но твой нрав… он всегда был таким ершистым. Как у ежа.
— Да, — с холодной готовностью согласился Торгнир. — Надо было. Но ты всегда относился ко мне как к нагуленному жиру, как к выгодной партии для какого-нибудь союза через брак. Пока Лейф учился рубить головы и строить козни, я учился считать твое золото и уговаривать твоих бондов подождать еще сезон.
— Твоя мать была… ветреной. И легкомысленной.
— А моя вина в чем?
— Ладно… Не будем об этом. — Ульрик сдался и махнул рукой. — Ты и правда думаешь, что сможешь победить? Этот Рюрик… Он не так прост, как кажется… Я долго беседовал с ним. И я знаю, о чем говорю… Сражение с таким противником точно не будет легким.
— Вся наша жизнь — это сражение, отец. Сражение за место у огня, за кусок мяса, за власть над душами других людей. У меня нет иного выбора. Иначе Рюрик подомнет под себя весь остров. А я хочу независимости. Не для того, чтобы прятаться за стенами Альфборга, а чтобы диктовать свою волю. Как для себя, так и для своего народа. Для народа, который устал от старых ярлов и их распрей.
— Ты даже с ним не захотел поговорить, — заметил отец, и в его голосе прозвучала редкая отеческая нотка. — Ты мог бы послушать, что он предложит. Может, он и не стал бы нас трогать. Заключили бы союз. Жили бы в мире.
Торгнир фыркнул, и его конь нервно взмахнул гривой, уловив насмешку в голосе седока.
— Я уже с ним разговариваю. На языке стали и огня. На языке, который он, судя по всему, понимает прекрасно. Это самый честный разговор из всех, что знают наши народы, отец. Слова лгут. А вот меч — никогда.
— Что я могу сделать, чтобы ты передумал? — с отчаянием в голосе спросил Ульрик. — Скажи мне… И я это сделаю!
— Ничего, — отрезал Торгнир. — Ты упустил этот шанс давным-давно. Когда в десять лет я принес тебе свой первый, криво сработанный лук, а ты посмеялся и подарил мне серебряную монету вместо того, чтобы взять меня на охоту. Я хочу взять власть над этим островом и показать тебе, как ты был не прав. Как ты ошибался, глядя на меня сверху вниз все эти годы.
— И все эти люди, получается, идут на верную смерть из-за меня? Из-за моих проступков?
— Не льсти себе, отец… Как я уже сказал… Альфборг должен быть независимым. И тут одно другому не мешает…
— Я сожалею… Я понял, что был не прав, — тихо произнес Ульрик. — Я видел в Лейфе себя молодого. А в тебе… я видел ее. Твою мать… И все ее слабости.
Торгнир с силой сжал поводья. Гнев рванул из души горячей волной, но он вовремя подавил его.
— Что с того? Твои сожаления — это всего лишь слова. Слова, сказанные слишком поздно. Они ничего не весят. Они не вернут мне тех лет, что я провел в твоей тени. Теперь я успокоюсь только тогда, когда буду уверен, что наш род будет править всем Буяном. И мое имя будут ставить первым в сагах. А Гранборг — это лишь начало. Всего лишь первая фигура, которую я вырву у этого выскочки-целителя. Первая ласточка моей грядущей победы…
Они поднялись на гребень последнего холма, за которым, по словам разведчиков, должна была лежать долина Гранборга. Торгнир поднял руку, давая знак остановиться. Он въехал на вершину и замер, впиваясь взглядом в открывающуюся панораму. Ульрик, ехавший чуть сзади, тоже остановил коня. Ни один из них не проронил ни слова. Даже ветер, казалось, затих, чтобы не нарушить жуткую тишину.
Там, где должен был быть город — шумный, живой, с дымом сотен очагов, криками торговцев, мычанием скота и звоном кузнечных молотов, — лежало черное, дымящееся пятно. Город был сожжен дотла. Остовыдомов торчали из пеплаалыми ребрами, что еще полыхали на ветру. Каменные фундаменты стояли, словно надгробия на общем кладбище. Кое-где еще тлели угли. Воздух гарью обжигал глотку…
— Какого… — выдохнул Торгнир. Он ожидал увидеть укрепленный город, готовый к осаде. А тут… Тут кто-то устроил погребальный костер!
— Похоже, тебя опередили, сын мой, — мрачно констатировал Ульрик. — Даже боюсь представить, кто бы это мог сделать. Харальда, говорят, разбили и обратили в бегство. Или как? Может, это его последнее деяние? Месть старого викинга?
— Это Рюрик, — проскрежетал Торгнир, крепко сжимая кулаки. — Только подлый трус мог пойти на такое! Не может удержать свои владения, не верит в силу своих стен и своих воинов, вот и сжигает все дотла, как какой-то вшивый вор, пытающийся замести следы.
— Трус или нет, — холодно заметил Ульрик, — а теперь твоему войску нечего будет жрать. Ни полных амбаров, ни запасов в подвалах, ни скота в загонах. Придется тратить драгоценные дни на добычу провианта в окрестностях, рыскать по лесам, как голодным волкам, отвлекать силы на фуражировку. А время сейчас — дороже золота. Каждый день дает Буянборгу возможность подготовиться. Укрепить стены. Подтянуть резервы.
— Вот хитрый ублюдок! — с гневным восхищением вырвалось у Торгнира. — Он лишил нас плацдарма!
— А я предупреждал, — напомнил отец. — Он далеко не глупый человек.
