Варяг III - Иван Ладыгин
Она протянула руку и нежно провела пальцами по его виску, чувствуя под кожей ровный слабый пульс. Единственное доказательство, что он еще здесь.
— Вернись ко мне, — прошептала она. — Я не могу одна. Я не хочу одна. Ты обещал. Ты поклялся перед богами и людьми. Не смей так легко отступать.
В этот момент дверь в горницу распахнулась. На пороге, опираясь на руку Эйвинда, возникла Вёльва. Ее древнее сморщенное лицо казалось очень серьезным.
— Прости за опоздание, деточка, — проскрипела старуха. — Леса стали неспокойны, а духи требуют дани и внимания. Но я принесла то, что нужно. Добрые травы, собранные в полнолуние на могильных холмах. Сильные снадобья, что варятся в котле три дня и три ночи. Я помогу нашему конунгу найти тропинку обратно, в мир живых. Уверена, даже Один, Всеотец, подождет его у своих врат еще немного. Ему еще рано пить из рога в Вальхалле.
Астрид вскочила на ноги, сердце забилось в груди, как птица, угодившая в силки. Надежда тонкой паутинкой дрогнула в душе.
— Любая помощь… Я согласна на любую помощь! Лишь бы он жил! Именем всех богов, лишь бы он дышал!
Эйвинд, стоявший за спиной вёльвы, мрачно кивнул. Он выглядел крайне уставшим, в бороде застряли какие-то соринки, но в глазах не было места отчаянию.
— Он крепче, чем кажется, Астрид. Он выдержал хольмганг с этим уродом Альмодом. Выдержал падение с обрыва в ледяную воду. Выдержит и эту лихорадку. Он же как сорная трава — чем больше его бьешь, тем крепче он держится за жизнь!
Вёльва проковыляла к ложу. Она достала из складок своей темной одежды маленький флакон, сшитый из плотной овечьей кожи. Сняла пробку. Резкий и горький запах разлился по горнице, перебивая все остальные ароматы. Старуха поморщилась, поднесла флакон к бледным, потрескавшимся губам Рюрика и влила ему в горло темную густую жидкость.
— Если это не поможет, — ворчливо, без особых эмоций произнесла вёльва, пряча пустой флакон в свои неисчерпаемые недра, — то ничего уже не поможет. Никакие травы, никакие заговоры. Теперь остается только ждать. Его душа блуждает где-то в туманах между мирами. Меж льдами Нифльхейма и пламенем Муспельхейма. Нужно дать ей время. Дать ей самой найти дорогу домой.
Астрид снова опустилась на край кровати и сжала в своих изящных пальцах его неподвижную ладонь. Она чувствовала, как последние силы покидают ее. Как темнота затягивает и манит к себе, обещая отдых и покой.
Вёльва протянула свою дряхлую руку и коснулась головы Астрид. Прикосновение было легким, как паутинка. Но от него по телу девушки разлилось странное, необъяснимое спокойствие. Словно ее во время метели окутали теплым пледом.
— Ничего не бойся, дитя мое, — сказала колдунья. — Я видела вас вместе. Я видела счастье в твоих глазах. Настоящее счастье! Что рождается не из покоя, а из совместно пройденной бури. Оно не обманет. Оно сильнее страха, сильнее смерти. Так что… ничего не бойся. Он вернется. Он должен вернуться. Песня Буяна еще не спета.
С этими словами она развернулась и вышла из горницы, унося за собой шлейф таинственности и едкий запах своего зелья. Эйвинд бросил Астрид ободряющий взгляд и последовал за старухой, прикрыв за собой дверь…
Астрид вновь осталась одна…
* * *
Я очнулся на рассвете.
Свет только-только начинал пробиваться сквозь ставни, окрашивая мир в нежные, акварельные тона — бледно-золотой, пепельно-серый, легкий сиреневый.
Боль растекалась по телу густым клейким сиропом. Голова раскалывалась, словно по ней прошлись кузнечным молотом, во рту стоял привкус ржавых гвоздей и подгоревшего кизяка.
Но это пробуждение, несмотря на всю его физическую агонию, показалось мне самым прекрасным, самым желанным, самым дорогим моментом за всю мою жизнь.
Потому что я был не один…
Рядом со мной, на одном ложе, под одним меховым покрывалом, лежала Астрид. Она спала, свернувшись калачиком, как испуганный ребенок, положив свою голову мне на грудь, прямо под ключицу.
Ее рыжие распущенные волосы пахли дымом очага и полевыми травами. Они раскинулись по моей коже огненным живым водопадом. Ее лицо, умиротворенное и чистое в сонной неге, было обращено ко мне. Длинные темно-золотистые ресницы сверкали в лучах солнца, как лепестки утренней росы. Красивые и полные губы были приоткрыты, и я слышал ее ровное, тихое, безмятежное дыхание. В этом полумраке, в лучах робкого рассвета, она казалась неземным созданием, богиней Фрейей, сошедшей с небес, чтобы охранять мой беспокойный, грешный сон. Она была гением чистой красоты, застывшим во времени для моего личного восхищения. Я сам себе завидовал…
Я боялся пошевелиться, боялся сделать лишний вдох, спугнуть это хрупкое, невозможное, выстраданное чудо. Я хотел, чтобы этот миг длился вечно. Чтобы боль ушла, чтобы войны не было, чтобы весь необъятный, жестокий мир сузился до этой комнаты, до этой кровати, до ее тепла и ее дыхания на моей коже.
Но, видно, сон у нее был чутким. Ее ресницы дрогнули, потом медленно, нехотя поднялись. И я утонул в бездонных, чистых сапфировых озерах ее глаз.
Секунда непонимания, тумана. А потом — щелчок! Осознание… Взгляд прояснился, наполнился изумлением, облегчением, счастьем таким ярким, безудержным и всепоглощающим, что моя собственная, уставшая, израненная душа вспыхнула в ответ, как факел.
— Ты… очнулся! — вырвалось у нее.
И она просто обняла меня. Крепко-крепко, отчаянно, прижимаясь всем телом, словно боялась, что я испарюсь, рассыплюсь в прах. Потом ее губы, теплые и мягкие, нашли мои. Это был поцелуй-шторм, поцелуй-исповедь, поцелуй-клятва. В нем была вся ее боль, все ее страхи, все ее одинокие ночи и вся ее безграничная, дикая радость от моего возвращения.
И я понимал, что она целует грязного, вонючего, обросшего щетиной викинга. От которого смердело перегаром от лекарственных зелий и зловонным дыханием. Это ли не доказательство самой настоящей и безупречной любви?
Когда мы наконец оторвались друг от друга, чтобы перевести дух, она смотрела на меня, сияя сквозь слезы, как солнце сквозь дождь.
— Я так боялась, — прошептала она, прижимая свою ладонь к моей щеке, и ее прикосновение было прохладным и невероятно нежным. — Так сильно боялась. Казалось, ты уходишь все дальше и дальше, и я не смогу догнать тебя.
— А я, кажется,
