Тени двойного солнца - А. Л. Легат

Я махнул рукой:

– Делайте что должно.

За плечом возник Рут и шепнул на ухо:

– Я поспрашивал. Все это добро могло пройти только через Деханда…

– Мимо него и табун лошадей проскочит, – я протянул руку. – Дай хоть горло промочу.

Приятель не носил с собой выпивку: перешел на какую-то сладковатую дрянь.

– Ты что, завязал?

Рут посмотрел на меня, будто оскорбился. Пока я пил из чужой фляги, три лекаря в чем-то сошлись. Тот, с мрачным взглядом и запавшими глазами, чуть склонил голову.

– Большинство известных ядов, ваше благородие, порождает общее недомогание и слабость, следует их принять от двух-трех раз. Но здесь – дело иное. Полагаю, толченая заморка и секрет желтушника.

– Кого секрет? – встрепенулся Рут.

– Болотного паука. Удивительное создание, редкое и трепетное, держится в стороне от людей, не так-то просто его найти…

Я восторга не разделял, в животе что-то заворочалось. Вот-вот должен начаться смотр войска.

– Не хватало об этом сплетен, сир, – хоть что-то сообразил Брегель.

Все смотрели на меня. От такого пристального внимания я уставал не меньше, чем на ристалище.

– Спрячьте бедолагу в помещении, окажите всю помощь, какую возможно. – Я встретился взглядом с посеревшим Дехандом. – Кажется, я велел тебе смотреть за комнатой?

– Я…

– С этого дня ты снимаешь пробу со всего на моем столе.

– Но…

– Еще вопросы? Мне нанять особого человека, чтобы он повторял для тебя все, что я скажу?

Деханд опустил голову, но в его глазах не было раскаяния. Отдав приказы, я не успел далеко отойти от казармы. Сьюзан Коул торжествовала.

– И ведь только пару дней назад мы с вами свели беседу. Кто же из нас погибнет первым, как полагаете? Теперь.

Довольство на ее лице захотелось смыть грязью.

– В следующий раз я прослежу, чтобы ваших отравителей поймали.

– Вы поверхностно мыслите, первый мечник, – безразлично заметила она. – Ищете угрозу не там. Но я вам помогу, не благодарите, – передразнила она меня. – Подобный состав стоит дороже, чем любые мечи. Толченую заморку достать относительно легко, а вот паучий яд… Вы нажили себе влиятельных врагов.

– Половина войска желает моей смерти по разным причинам. А когда мы ступим на болота – пожелают абсолютно все.

– И только мне вы нужны живым, – подчеркнула Сьюзан.

Я отмахнулся.

– Зная, кто вы есть, смерть не кажется худшим исходом.

– Не дурите. Только последний пес не ценит своей жизни.

– Вы же не цените ничью, кроме своей.

Улица в тот час пустовала – почти все остались у казармы, а войско шумело на площади вдали, собиралось на смотр за стенами. Сьюзан изо всех сил старалась поспевать за мной:

– Почему должно быть иначе? Я не буду удобной вам дурочкой, как бы это ни досаждало. Весь мир пытался меня изменить, первый мечник. Вы, со своими вечными просьбами в Криге, каждый проходимец в моем банке, сам король, все его графы… Те самые убийцы, от упоминания которых вы трясетесь, как лист на ветру. Все! Но вот я здесь. Не уступлю ни шагу.

– Даже если вам придется перевешать половину Воснии, а вторую – засыпать золотом отца?

– Да. Вот увидите.

Упорства ей не занимать – стопчет ноги в кровь, пытаясь доказать мне свои заблуждения. Дорога к конюшне казалась бесконечной. Вся спесь Сьюзан Коул держалась на тонкой нити: богатстве ее семьи.

– Легко так говорить, когда не знал лишений…

– Да что вам известно о моей жизни? – вскинулась она. – Ровным счетом – ничего!

– …и скоро это изменится.

Стук каблуков преследовал меня. Так-так-так.

– Это что, угроза? – шумела она за моей спиной. – Не будь вы трусом, может, она чего-нибудь да стоила…

– Были времена, когда я бежал от всего. Теперь все иначе.

– Хотите сказать, в вас осталась храбрость? – Она изо всех сил старалась поспеть следом. – Вы не сбежали от вашей жены, оставив ее в положении? Не сбежали на болота, где сложите голову? Не сбежали от преследователей, которые льют яд в ваше вино?

Мы свернули к той части казарм, где стояли конюшни. Сьюзан плелась за мной, точно нищая кочевница, которая всю обувь сотрет, но получит свою милостыню.

– Ваш конь, сир, – поклонился слуга.

– Даже сейчас вы удираете! От безоружной женщины, – Сьюзан пыталась как следует меня разозлить.

Старые, опостылевшие трюки. Я вдел ногу в стремя и поднялся в седло.

– Мне незачем бежать. Теперь я знаю, кто я есть и в чем действительно хорош.

Сьюзан фыркнула. Наши с ней представления расходились во всем.

– И в чем же вы хороши?

Я обвел рукой собирающееся войско на площади, а затем положил ладонь на рукоять керчетты.

– В этом.

«И, увы, больше ни в чем».

Она похабно рассмеялась, даже не прикрыв ладонью рот. На нас обернулись слуги.

– Мало того, что трус, вы еще и лжец. Сами-то себе еще верите?

Куда проще резать людей мечом, разбивать им головы и лица. В схватке со знатью в дело идут скрытые угрозы, слова, опускающие в грязь, и много сладкой, тошнотворной лести. Сьюзан Коул не достойна даже ее.

– Уж по крайней мере я не таскаюсь за человеком, который давно ко мне охладел.

Я удержался от того, чтобы не пришпорить коня, заставить ее бежать или кричать вслед. Она не отступилась: шла по левую сторону, почти касаясь плащом моего сапога.

– Не льстите себе. У меня свои заботы, свои задачи в Эритании. – Она поправила волосы, убрав их с плеча. – Семья – вот что важно. Впрочем, что вам-то об этом знать?

Я усмехнулся и будто случайно увел коня в сторону. Сьюзан отшатнулась.

– Ах, семья. Что же, надеюсь ваш отец в восторге и очень гордится вашими успехами. Кстати, как его здоровье?

Ответа не последовало. Возможно, Сьюзан устала портить мой день. Возможно, я испортил ее день гораздо больше. Так или иначе, на смотр я отправился лишь в сопровождении охраны.

* * *

И замерли птицы, и притихли голоса. Примерзли солдатские стопы: друг к другу, к земле. На широком поле перед Волоком собрались люди, готовые драться по чужой прихоти.

– Начнем обход, сир Лэйин?

Я все меньше понимал, для чего нужны сержанты. Брегель держал гроссбух в правой, над корешком торчал безжизненный, полый палец перчатки. И чем он его набивал?

– Начнем, – сказал я, будто оставался какой-то другой выбор.

Кривая шеренга уходила вдаль, и вытоптанное, неровное поле возвышало одних солдат и опускало других. Самые нетерпеливые привставали на цыпочки, чтобы рассмотреть нас с сержантом. Другие стояли так, чтобы их не заметили.

– Двадцать