Тени двойного солнца - А. Л. Легат
При сборах два года назад, под Хенгистом, солдаты стояли в очереди, умудряясь меняться снаряжением, чтобы стребовать плату выше. Никто не запоминает лица. Сколько смельчаков получили двойную плату?
– Три сотни и семь, три сотни и восемь…
Войско потеряло еще пятерых в дороге на Волок. Страшно представить, какие припасы отправились вместе с ними.
Я стоял под теплеющим солнцем полудня и впервые задумался о том, кто в праве высечь ставленника Восходов. И полагается ли ему петля за разом пропавшие припасы?
– Три сотни… э-э… – Брегель дошел до рядов с невольниками, – и восемьдесят шесть…
Вместе с прибавкой от каменоломни мы перешагнули за четыре сотни. Малая и, возможно, единственная победа Третьего похода.
– Все здесь, сир. Прикажете выдвигаться?
Сержант полагал, что все не любят или не умеют считать, как и он сам. Я обвел войско взглядом. Кто эти славные творцы, что создают фрески и полотна, столь отличные от яви?
Если повезло, сотня владеет луками. А если сошлись все звезды, то у дюжины найдутся арбалеты. На достаток стрел, конечно, надеяться и не стоило. Вот они, Восходы, во всей красе.
Застенчивый Лавель, холеный юноша из стражи Оксола, неведомо за какие заслуги отправленный прозябать на болотах вместе со мной. Урфус, самый надежный человек по части того, что все превращает в резню. Родрик, высокий и задумчивый рыцарь, дюжину лет отслуживший в личной гвардии Энима. Моя единственная надежда или последняя горсть земли на могилу моих надежд. Ловец ворон, господин Вайн – сын Энима, первый в очереди на то, чтобы сжить меня со свету. В этом мы с Рутом сошлись.
И Кромвель. Здесь двух мнений и быть не могло. Кого он набрал, впопыхах собираясь на созыв, – это еще предстояло выяснить.
С самого края в строю, не получившие серых портков, достойного оружия и каких-либо почестей, стояли мои новобранцы. Впереди всех – Обух, старший и смышленый, в меру угрюмый воин. Он вечно щурился, что добавляло внушительности вкупе со шрамами. При нем хмурилась тройка самых верных – приземистый простак Шестерня; гордец с обожженной шеей, чье прозвище я не услышал; и пронырливый Дичок, что был Обуху за сына.
В стороне постаивали и те, кто авторитетов не признавал, опасаясь лишь грубой силы. Шишак, прозванный таковым за нездоровый интерес ко всякой женщине. Дородный Круп, который явно мог потягаться с мулом, и Задавала – паренек, возомнивший о себе невесть что, хоть положительно отличался от всех одним лишь ростом.
Тридцать одна жизнь, которую я отнял у Волока. Воры, безбожники, должники, бывшие наймиты. Люди, потерявшие имена и право воли. Многие из них провели на каменоломнях годы, честно зарабатывая на хлеб, а затем угодили в невольники под началом Эдельберта.
– Сир Лэйин? – отвлекал меня Брегель.
Я отвел коня на возвышенность, хоть и оттуда видел не всех солдат. Солнце грело мне спину, а лица, напротив, щурились, отворачивались, прятались под козырьком ладони. Я промочил горло из фляги и обратился к четырем сотням:
– Если быстро управимся, еще до осени вы вернетесь домой героями.
А я – к своей скучной, размеренной, сытой жизни без тревог.
Ребята Урфуса переглянулись. На их вкус, грабить деревни как можно дольше – вот она, первая награда. Если верить докладам, их ждет страшное разочарование – Эританию обобрали еще полвека тому назад, и с тех пор на болотах не видели перемен.
– Слушайтесь приказов, и все уцелеют. Это понятно?
Войско отозвалось, точно вялый, подстреленный олень. Видит небо, в речах я был несказанно плох. Возможно, нам и впрямь позарез необходимо найти богослова.
– Тогда выдвигаемся, – сказал я.
Что тут еще скажешь?
На пути в Эританию, двое суток спустя
Деханд нагнал нас и еще долго пытался подобраться к моему коню. Ему мешала самая малость – дюжина каменотесов, носильщиков и воров.
– Господин Лэйн! – с явным недовольством обратился он.
Редкое дело – услышать полное обращение от Деханда. Я сделал вид, будто не услышал. Небольшое веселье в дороге – разве я того не заслужил?
– Господин… Лэйн! Да пропусти же ты меня, я его телохра…
– Че-то мне об том не говорили, – будто уловив мое веселье, отозвался Шестерня. – Ты покричи погромчее, того гляди и дождешься…
Я услышал, как Деханд подозрительно примолк. Пришлось обернуться. Дела плохи – у уже невеселой двоицы руки покоились на оружии.
– Деханд? – я остановил коня. Тут же образовался затор. – То-то я думаю, кого не хватает…
– Пустить его, сир? – Шестерня, пусть и не был семи пядей во лбу, но приказам следовал безукоризненно.
– Да.
Лицо Деханда напоминало поседевшую задницу, когда он подвел своего коня к моему.
– Прошу извинить, – неискренне буркнул он. – Еще мгновение назад вы были у меня перед глазами, а затем…
Чем хороша долгая дорога, общее дело – все маски сброшены. Я дернул плечами:
– Я уже стал привыкать к твоему отсутствию. Не заметил, как мы разминулись после завтрака.
Деханд захлопнул рот, недобро оглядел мою свиту – та ответила взаимностью! – и тихо произнес:
– Мне жаль, что я подвел вас.
Брехня от первого до последнего слова. В отсутствие госпожи Деханд был способен исключительно на оправдания. Я не стал принимать его извинения, ехал молча. Деханд на долгое молчание не расщедрился:
– Господин, могу ли я спросить, для чего вы провели головорезов в наш лагерь?
Новобранцы хорошо слышали все, что им требовалось. Я ответил, не пытаясь ничего скрыть:
– Удивительно надежные люди. – Я встретил взгляд Деханда. – Уж теперь я смогу помыться в одиночестве.
Волнение расписало его лицо. Он зачем-то продолжал говорить тише:
– Миледи Коул не из тех, кому можно отказывать…
Мне захотелось выбросить его из войска, оставить на дороге вместе с двумя нахлебниками. Но я повременил.
– Нет в жизни ничего проще, чем отказать кому-либо, Деханд. Если есть пара яиц, конечно.
Шестерня загоготал, и уж насколько я разбирался в людях – сделал это весьма искренне, от всей своей простецкой души. Смех подхватили. Посрамленный Деханд не пытался обелить свое имя, не вступал в споры – теперь молча следовал в самом хвосте с «головорезами».
Так мы углубились в хвойный лес, в скором времени обратившийся в старые осины. Те поредели, и дорога ширилась. Посреди едва езженной колеи мы застали россыпь камней. Бывшая застава, если уж верить Эниму.
– Все выколотили, начисто, – подал голос Обух. – Вона чего осталось – ничего!
И сплюнул. С точностью у Обуха проблем не было: строительный камень, явно завезенный из невольничьих ям, не один год раскалывали на куски поменьше. Так от заставы осталось
