Тени двойного солнца - А. Л. Легат
– Тьфу, на хер, – размахивал Шестерня перед своим лицом.
– Теперь всегда так будет? – бормотал Дичок, рассматривая, как в пальцах бьется жирная голодная муха.
К нам тотчас прибился сержант. На его лбу, надувшись от крови, тоже сидел гад.
– Ух, зар-раза, – Брегель размазал кляксу над бровями. – Все у них как у нелюдей. Упыри, всякое утопье гуляет…
Шестерня покосился на него и простодушно ляпнул:
– Сказки энто все, ваше сиятельство, или как вас там верно…
Сержант Брегель натер лоб до красноты – крови там уже не осталось.
– Сказками зови, пока сам не увидишь! Все у них как у зверья. Проклятые земли.
– А вы упыря видали, ваше благородье? – вклинился Обух.
Я смотрел по сторонам: из сплошного массива земли тут и там появлялись лужи. Чем дальше мы шли, тем больше густой воздух холодил щеки. Причудилось, что в темной воде что-то шевельнулось на миг и тут же исчезло.
– Упыря ему подавай, – заворчал Брегель. – У них там убивают женщин, насилуют мужчин и грабят детей!
На последних словах голос его возвысился. Обух что-то пробормотал и уставился под ноги.
– Кого-кого насилуют? – заинтересовался Шишак.
Его прервал Шестерня:
– И энто вы все тоже своими глазами повидали, благородье?
Брегель весь залился пунцом. С правого фланга к нам присоседился Рут, удивительно трезвый и злее всякого комара. Взгляд у него был – точно бы искал, чьей крови напиться.
– Вы уж звиняйте, но некоторых женщин я бы и сам того, – сознался Шестерня.
Все подумали о чем-то своем.
– Нет, ну, некоторых можно, – вдруг согласился сержант. – А что до нас с вами… Как вы себе представляете такое поругание? Это же кем надо быть?
– Обух могет, – хохотнул Круп, явно не признающий авторитеты. – Он у нас, считай, что слепой. Ему и девка, и старик – все одно.
– Подойди-ка поближе, да повтори это мне…
– Слепой, говорю, ты был, а теперь вона и глухой.
Я постарался увести коня левее, к краю дороги, подальше от пустой болтовни. Хорошая мишень – наездник, не прикрытый по обе стороны. Я вздохнул и остался при своем.
– А чего сразу поруганье? – не унимался Брегель. – Вы представьте – тут в согласии с любым вздором! Да в этих когортах только и делают, что кувыркаются друг с дружкою. Дурное влияние…
Круп повернулся, оскалился:
– Тогда вы уж тут, сержант, долго не задерживайтесь: вчера приехали воином, а завтра – в девки!
Брегель не успел оскорбиться – в дело вклинился Шестерня.
– Слыхал я, один сотник, Урфес ваш, с когортами ходил.
Повисла гнетущая тишина.
– А я не понимаю, кому до этого какое дело, – осмелел Обух. Мне показалось, что профиль у него вполне себе эританский: вздернутый нос, небольшой подбородок.
– Ты чего, из этих? – нападал Круп.
– Я про когорты толкую, олух…
Шишак повел рукой:
– Вот ежели девок поймают…
– Все тебе девки!
– Камнем за такое по голове надо, камнем! – распалился сержант. – Попробуй-ка провернуть в нашем краю, мигом в землю пойдешь, сволота… Вот она – сила королевского закона!
Обух с Шишаком перестали браниться, повернулись к сержанту. По широкой луже у изгнившей осины прошла рябь.
– Так меня в тесальщики и отправили, – помрачнел Круп, – говорят, кто-то увидал, что я чего стащил. Краденое, говаривают, так нигде и не нашли. А толку? Увели меня за ворота, а там проси не проси…
Шестерня покивал:
– Никому дела нет.
– Кто увидал? – не понял Брегель. – С кем?..
– Да не с кем, а якобы крал я чего, за пазуху припрятал! Как проверить, я вот о чем толкую?
В войске то и дело вздрагивали, слышались шлепки – гадов становилось все больше, хоть казалось, что больше уже не бывает.
– Ничему-то вы не учены, – Брегель развел плечи. – Плохой человек докладывать не станет!
Обух возразил:
– Стукачи-то всем хороши, как ни погляди…
Тропа сделалась уже, и меня потеснили с двух сторон. Кони спотыкались, и чавкали копыта в размякшей почве. Брегель никак не мог угомониться.
– Уж век как нет этого богомерзкого разврата, как церковь милосердной Матери…
Рут цыкнул зубом:
– Не припомню я, чтобы у нее что-то было про то, к кому в штаны можно лезть, а кому – камнем по голове.
Шишак ударил кулаком по подставленной ладони:
– Это что же получается… Коли придумает кто небылицу, заявится и соврет, что я из тех, а он со мною?!
У Брегеля затряслись руки, он медленно, но верно багровел не то от стыда, не то от злости.
– На хер такие законы, – сплюнул Обух.
– Это устои, несчастный вы люд, устои. Мы все без них – как младенец без титьки! – Обух в ответ поморщился и сплюнул еще разок. Сержант не отставал: – Вот ты куда по нужде ходишь, если ночью приперло?
– Куда-куда, – проворчал Шишак, – куда придется.
Брегель вскинул руки и чуть не потерял равновесие в седле.
– Ну точно спятил! Представь себе, коли каждый станет гадить, как ему вздумается… на стол, в углу, за шатром. Что с нашим краем станется?
– В Воснии такого закона нет, – осторожно напомнил Рут. – И ничего, живем…
Сержант нашел нового врага:
– Пустая ты голова! Не прав ты, мысли шире, шире! Тут какое дело: не то важно, чего есть и легко пощупать. А то, значится, чего могло бы быть, во… – он поднял набитый палец, и явно произвел впечатление на Шишака. – Толкую я о том, что ежели нам такой закон сделать, точно лучше станет!
– И в горшки половина ходить не умеет. Как ни проснусь в корчме, ей-богу, смердит, как в хлеву.
– Все к горшкам прицепился…
К мертвецки холодному воздуху прибавился смрад. Я придержал коня, обернулся и сказал громче:
– Если вы сейчас же не закроете рты, то я введу плети за болтовню.
Шишак начал смеяться до моих слов, и только его смех продолжился после них. Круп саданул его локтем в ребро, и настала почти блаженная тишина. И солдаты, и бывшие невольники таращились на меня с явным смятением. Я повернулся к дороге, чувствуя, как теплота власти разливается под кожей.
Но дело было не в плетях, не во власти и не в моем слове.
– Святая матерь всякого солнца, – одиноко отзвучало за моей спиной.
У первого поворота, под первым же знаком, встреченным нами после заставы, стояли занятые колья. Нагие кости, до которых добрались птицы, говорили об одном: мертвецы провисели здесь
