Варяг III - Иван Ладыгин
— Слабо! — проревел он, и его голос прокатился по толпе, вызывая одобрительный гул. — Ты царапаешься, как девчонка! Иди сюда, ублюдок, и я насажу тебя на свой меч.
Этот урод выставил свой клинок между ног и изобразил характерные движения бедрами.
Я не поддался на провокацию, и он пошел на меня снова. Его тень саваном легла на мою макушку.
Я поднялся. Голова кружилась, в ушах стоял звон. Но я видел его. Видел его уверенную, тяжелую поступь. Видел, как он держит щит — слишком низко, прикрываясь им, как стеной, но оставляя открытой верхнюю часть головы и шею. Миг. Всего миг. Одно неверное движение. И я преуспею!
Он занес меч для очередного сокрушительного удара. Я сделал вид, что подставляю щит, но в последнее мгновение, собрав все свои силы, рванулся вперед, входя под его руку. Мой меч блеснул на солнце, целясь в шею, в сонную артерию…
Но Альмод был не так прост, как я надеялся. Инстинкты заставили его резко отклониться, и мой клинок лишь скользнул по его щеке, оставив неглубокую, но кровоточащую полосу.
Он взревел от ярости и оскорбления. Его, Альмода Наковальню, вновь тронуло это жалкое насекомое! Кровь сочилась по его грязной, загорелой коже, капала густыми каплями на алую листву.
— Выродок! Я разорву тебя на части и сожру твою печень!
Его атаки стали более яростными, но и более беспорядочными. Он рубил, не целясь, полагаясь на грубую силу, пытаясь просто смести меня с лица земли. Я уворачивался, отскакивал, подставлял щит, который трещал и разлетался на куски под его ударами. Осколки дерева и металла впивались мне в лицо, в шею. Я чувствовал, как теплая кровь течет из пореза на лбу, заливая правый глаз. Мир стал красным и расплывчатым.
Я отступил к самому краю круга. Дышал, как загнанный зверь, рот был открыт, слюна смешивалась с кровью. Левая рука онемела от постоянных, сокрушительных ударов по щиту. Правая дрожала, но всё еще удерживала рукоять меча. Я был на грани.
Альмод стоял в центре, тяжело дыша. Пот струился с его лысого черепа. На его лице застыла тупая, звериная злоба. Он тоже устал. Я видел это. Его движения стали чуть более медленными, чуть более тяжелыми. Он привык, что его жертвы не держатся так долго. Я стал для него неприятным сюрпризом.
— Кончай его, Альмод! — кричал Берр, его голос срывался от нетерпения и проступающего страха. — Хватит играть с ним! Добей его!
Альмод посмотрел на своего хозяина, потом на меня. В его глазах что-то изменилось. Исчезло скучающее ожидание. Появилось мрачное, сосредоточенное решение. Он понял, что я не рядовой воин. Я был опасен. Я изматывал его. Я заставлял его тратить силы.
Он сменил тактику. Он перестал рубить с размаху и начал работать своим двуручником, как дубиной, нанося короткие, мощные, точно рассчитанные удары по моей защите, выбивая из меня последние силы. Он методично ломал меня. Мой щит развалился окончательно, от него осталась лишь рукоять и жалкий обломок дерева с умбоном. Я отбросил его с глухим стуком.
Я остался с одним мечом против его меча и его целого, массивного щита.
Он кровожадно улыбнулся. И это была улыбка человека, который знал, что игра окончена.
— Всё, мальчик. Пора спать. Валькирии тебя уже заждались…
Он пошел на решающий бросок. Он знал, что я ранен, знал, что я у края, знал, что у меня нет щита. Он сделал широкий, финальный замах, чтобы отсечь мне голову одним красивым, эффектным ударом. Чтобы угодить толпе. Чтобы угодить Берру.
И это была его роковая ошибка. Та самая, которую я ждал все это время. Та самая, на которую подсознательно надеялся. Он открылся. Вся его мощная шея, вся гортань, вся ключица были как на ладони. Все его внимание, вся его ярость, вся его мощь были сосредоточены на этом одном, сокрушительном ударе.
Я вложил в свои ноги всю оставшуюся силу, всю свою ярость, всю свою боль, все свое отчаяние и всю любовь к Астрид, которая горела во мне, как последний огонек в стуже. Я рванулся вперед. Прямо на него. Навстречу смерти.
Его меч со свистом прошел у меня над головой, я почувствовал, как ветер от клинка раздувает мои мокрые от пота волосы.
А мой меч вошел ему в горло.
Я всадил его по самую рукоять. Чувствуя, как сталь пробивает плоть, хрящи, трахею, вены. Теплая, липкая, алая кровь хлынула мне на руку, залила лицо, ослепила мой единственный зрячий глаз. Я почувствовал ее соленый вкус на губах.
Альмод замер. Его маленькие, глубоко посаженные глаза внезапно стали огромными и стеклянными. В них билось тупое, животное непонимание. Из его пробитого горла с шипением вырвался пузырящийся клокочущий звук. Он выпустил меч, и тот с тяжелым стуком упал на утоптанную землю.
Я попытался дернуть свой клинок на себя, ожидая, что он рухнет. Но сил не хватило. И этот гад не упал!
Вместо этого его рука, толстая, как бревно, молниеносно взметнулась и впилась мне в горло. Пальцы, сильные как тиски, сдавили глотку, перекрывая воздух. Я задохнулся, пытаясь вырваться, но его хватка была мертвой.
Он грозно ухнул и поднял меня.
Это было невозможно, немыслимо! Он поднял меня одной рукой, как щенка. Кровь хлестала из его раны, заливая мне лицо и грудь горячим липким потоком. Он занес другую руку, схватил меня за пояс и, с низким, булькающим рыком, швырнул в сторону.
Я пролетел по воздуху и врезался в первый ряд зрителей. Мы рухнули кучей, я — на них, они — на меня. Крики, ругань, хруст. Я лежал, оглушенный, не в силах вздохнуть, слыша, как кто-то хрипит подо мной.
Подняв голову, я увидел Альмода. Он все еще стоял, колыхаясь, как дерево под ударом топора. Из его горла торчала рукоять моего меча. Он сделал шаг, потом второй, прошел почти половину круга, оставляя за собой широкую, алую дорожку. Его взгляд был пуст и устремлен в никуда.
Потом его колени подкосились. Он осел сначала на одно колено, затем на другое. Постоял так мгновение, как молящийся идол, и тяжело, с глухим стуком, повалился набок. Его тело вытянулось в судороге, могучие ноги дернулись, брыкая желтую листву, и он, наконец-таки, замер.
Из горла у него по-прежнему торчал мой меч. Круглая площадка была тиха, если не считать моего хриплого, судорожного вдоха.
Я неуклюже встал и, пошатываясь, подошел к поверженному противнику.
Гробовая тишина повисла над опушкой
