Варяг III - Иван Ладыгин

Никто не кричал. Никто не шевелился. Все в шоке смотрели на рубиновое озеро, растекавшееся на желтой листве возле тела Альмода.

Я стоял, пытаясь поймать дыхание, но вместо воздуха в легкие врывался только запах крови и смерти. Каждый мускул, каждая кость в моем теле кричала от боли и истощения. Лихорадка вернулась, затуманивая сознание, делая мир нереальным, плывущим. Еще мгновение — и я рухну рядом с ним, побежденный не врагом, а собственной немощью.

Я медленно, с нечеловеческим усилием, поднял голову. Мой взгляд, сквозь пелену крови и пота, нашел Берра. Он стоял во втором ряду, вцепившись пальцами в плечи своих дружинников. Его лицо, еще секунду назад сияющее уверенностью, было белым, как свежевыпавший снег. Его глаза были выпучены от чистого, неприкрытого ужаса и неверия.

Я сделал шаг. Потом другой. Я шел к нему, шатаясь, как пьяный, оставляя на земле кровавые следы. Толпа молча, в каком-то священном ужасе, расступалась, пропуская меня. Я видел их лица — бледные, испуганные, восхищенные. Видел Эйвинда, который смотрел на меня с широкой, лихой ухмылкой, но в его глазах стояли слезы. Видел Лейфа, который кивнул мне, и в его суровом взгляде было одобрение воина.

Я подошел к Берру вплотную. Он был выше и толще меня, но в этот момент он казался маленьким и жалким, как ребенок, застигнутый врасплох.

Я медленно поднял свою окровавленную правую руку. Ладонь и пальцы были липкими от теплой крови Альмода.

Я нежно, почти ласково, положил ее ему на лоб. На его влажную, холодную кожу.

Он вздрогнул, как от удара током. Все его тело затряслось в мелкой, унизительной дрожи.

Я провел ладонью вниз, по его носу, по пухлым, безвольным губам, по двойному подбородку. Багровая, отвратительная полоса осталась на его бледной, потной коже. Он выглядел так, будто его только что зарезали, будто он был жертвой, а не заказчиком.

Я посмотрел ему прямо в глаза. Мои губы дрогнули. Я сказал всего одну фразу. Тихо, хрипло, но так, чтобы слышали ближайшие, чтобы каждый слог впивался в сознание, как шип.

— На колени…

Это сработало, как заклинание. Его ноги подкосились сами собой. Ветки хрустнули под его тяжестью. Он уронил голову, не в силах выдержать моего взгляда.

И этот жест сработал, как костяшка домино…

Сначала один старый воин с седыми висками. Потом другой, молодой парень, что только что кричал за Берра. Потом десятки, сотни. Воины в кольчугах, бонды в грубых одеждах, ремесленники с мозолистыми руками, женщины в платках — все, кто был на этом поле, опускались на колени. Они начинали бить себя в грудь, сперва несогласованно, потом все ритмичнее, все громче. Словно одно огромное, могучее сердце забилось в такт на всей поляне.

Зз сотен глоток вырвался один, нарастающий, как гром перед бурей, сокрушительный крик:

— Рю-рик! Рю-рик! Кон-унг! Кон-унг!

Это был рёв признания и преданности. Рёв дикой, первобытной, языческой силы, которая возносила меня на вершину, делая из человека — правителем, из воина — королем.

Я наклонился к самому уху Берра, который дрожал, прижавшись лбом к земле, словно пытаясь в нее провалиться.

— Отныне ты мой, Берр, — прошептал я, и мой голос был слабым, как шелест листьев, но каждое слово падало, как молот Тора. — Все твои владения — мои. Твои корабли, твои стада, твои полные амбары, твои лавки в чужих землях. Ты будешь служить мне. Верно. Преданно. Безропотно. Если я заподозрю тебя в заговоре, если ты посмотришь на меня косо, если твоя тень покажется мне слишком длинной… Я раскрою над тобой кровавого орла. Ты слышал саги? Ты знаешь, как это делается? Я изучу этот вопрос специально для тебя. Я буду твоим личным палачом. И я буду медленным. Очень медленным. Ты будешь умолять о смерти, но я не услышу.

Он судорожно сглотнул. Его плечи затряслись еще сильнее. Он попытался что-то сказать, вымолить пощаду, но смог лишь издать жалкий, похожий на всхлип щенка, звук. Он кланялся еще ниже, словно пытаясь вжаться в землю, стать ее частью, чтобы избежать моей воли.

Я выпрямился. Мир шатало. В глазах танцевали черные и багровые пятна. Меня мутило от потери крови, от дикой боли, от нечеловеческого напряжения. Но я нашел в себе силы поднять руку. Окровавленную, но твердую.

Рёв толпы начал стихать, переходя в напряженное, почтительное внимание.

— Люди Буяна! — мой голос сорвался на первой же ноте, но я продолжил, заставляя каждое слово звучать четко и властно. — Вы выбрали меня камнями! И я подтвердил ваш выбор… сталью и кровью!

Новый, еще более мощный взрыв ликования прокатился по полю. Топот ног, удары в грудь, дикие крики. Я снова поднял руку, и они послушно затихли.

— Отныне я ваш конунг! Я… обещаю… — я перевел дух, черпая силы из последних глубин, из той самой ярости, что привела меня сюда, — править по справедливости! Не по прихоти, а по закону! Законам нашим, древним и мудрым! Заботиться о вас, как о своей семье! О сирых и убогих, о стариках и детях, о воинах и землепашцах! Вместе мы отстроим наш город из пепла! Вместе мы переживем самую лютую зиму! Вместе мы станем сильнее, чем когда-либо прежде! И горе тому, кто посмеет поднять на нас руку!

— Да! Слава Рюрику! Слава! — кричали они с маниакальным фанатизмом.

— Но прежде чем мы начнем это великое дело… — я продолжил, и мой взгляд, сквозь толпу, нашел Астрид. Она стояла, все так же прямая и гордая, как скала, ее лицо было бледным, как полотно, но глаза сияли таким светом, что затмевали солнце. — Я хочу объявить кое-что! Как конунг, я имею право взять в жены ту, кого выберу я! И мое сердце… мое сердце уже давно, с первого дня, когда я увидел ее, принадлежит только ей!

Я протянул к ней руку. Кровавую, дрожащую от изнеможения…

— Астрид из дома Бьёрна! Дитя великого рода, племянница моего друга и предшественника! Выйди ко мне!

Она не заставила себя ждать. Она прошла через толпу, которая расступалась перед ней, как перед жрицей. Она подошла ко мне, не глядя на кровь, на грязь, на мое изможденное, почти трупное лицо. Она взяла мою окровавленную руку в свои чистые, нежные ладони.

— Моя любовь к тебе искренна, — сказал я, глядя только ей в глаза, и в этот момент это была единственная, непреложная правда в моей жизни. — Она не выдумана, не наиграна. Она родилась в грязи хлева, выросла в дыму сражений и закалилась в горниле общей потери. Мое