Варяг III - Иван Ладыгин

Затем мы осмотрели загоны со скотом, разбросанные по защищенным долинам вглубь острова. Большую часть стад, как я и надеялся, успели угнать от греха подальше. Мычали коровы, блеяли овцы, хрюкали свиньи. Их было меньше, чем до набега, много меньше, но все же стадо было внушительным. Это вселяло надежду.

Вернувшись в дом Бьёрна, я сел за грубо сколоченный стол, взял заостренную палочку и начал наносить на бересту черточки, зарубки и римские цифры — все, что помнил. Складывал, вычитал, делил. Астрид сидела рядом, наблюдая за моей работой с тихим изумлением.

— Итак, — подвел я итог, отложив палочку, — зерна, если распределить строго по-минимуму и ввести твердые нормы, хватит, возможно, до середины зимы. Мяса — дольше, особенно если будем активно ловить рыбу и не будем брезговать дичью. Но это — идеальный расчет. Без учета порчи, воровства, без учета того, что Берр и ему подобные могут отказаться делиться своими личными запасами. И без учета возможного падежа скота.

Астрид смотрела на мои закорючки с любопытством и легкой улыбкой.

— Ты считаешь, как самый жадный сборщик податей из саг о конунгах-тиранах, — сказала она.

— Выживание — это всегда расчеты, моя любовь, — вздохнул я, потирая переносицу. — Грубые, беспощадные и очень скучные. Никакой романтики. Но вывод таков: мы выживем. Если будем действовать сообща и если нам хоть немного улыбнется удача.

Астрид молча встала, обошла стол и взяла меня за руку.

— Пойдем, я хочу тебе кое-что показать. Нужно отвлечься от этой скуки, иначе сойдешь с ума.

Мы вышли из дома и стали подниматься по узкой, известной лишь местным тропе на один из высоких холмов, что кольцом окружали Буянборг. Подъем давался мне тяжело. Рана в икре горела адским огнем, и я несколько раз вынужден был останавливаться, чтобы перевести дух. Астрид терпеливо ждала, ее рука была моей опорой. Наконец мы вышли на вершину.

Открывшийся вид перехватил дыхание и заставил на мгновение забыть о боли. Весь Буянборг лежал как на ладони. С одной стороны — синяя, бескрайняя, усыпанная белыми барашками волн морская гладь. С другой — желтеющие осенние леса, рыжие вересковые пустоши, холмы, уходящие в лиловую дымку на горизонте. А в центре, в чаше бухты — наш город. Черные ребра сгоревших домов торчали к небу, но вокруг уже кипела жизнь: люди, словно муравьи в разоренном муравейнике, сновали среди стройплощадок, со склонов доносился стук топоров, с пастбищ — спокойное мычание скота. Это было полное противоречий зрелище — смерть и возрождение, отчаяние и надежда, хаос и зарождающийся порядок.

— Красиво, — прошептала Астрид, глядя вдаль. Ее рыжие волосы, распущенные по ветру, трепались, как живое пламя, а глаза отражали высокое осеннее небо.

— Да, — согласился я, глядя на нее. На тонкий силуэт, на упрямый подбородок, на полные губы. — Очень красиво.

Я повернул ее к себе. Сердце заколотилось где-то в горле, напрочь заглушая боль, и усталость.

— Астрид, — робко начал я. — У меня нет ничего, что полагается иметь мужу, когда он делает такое предложение. Ни богатого хутора с полными закромами, ни полных амбаров, которые гарантировали бы сытую жизнь, ни гор золота и серебра, чтобы осыпать тебя подарками. У меня есть только этот разрушенный город, куча нерешенных проблем, рана в ноге, которая, кажется, никогда не заживет, и… темное прошлое, о котором никто, кроме тебя, не должен знать.

В ее глазах светилось что-то безмерно теплое, терпеливое и сильное.

— Но у меня также есть одна безумная мечта, — продолжил я, и слова полились сами, будто я наконец-то нашел нужную речь. — Мечта отстроить все это заново. Сделать лучше. Сильнее. Справедливее. Чтобы никакой Харальд не смел сюда сунуться. Чтобы дети могли спокойно играть на этих улицах. И я хочу, чтобы ты была со мной. Не позади, не впереди, а рядом. Всегда! Астрид, стань моей женой. Дай мне право называть тебя своей, перед людьми и перед богами.

Я не стал опускаться на колено. Это было бы не по-здешнему, это был бы жест чужака. Я просто стоял перед ней и смотрел ей прямо в глаза, вкладывая в свой взгляд все, что было у меня на душе — всю свою неуверенность, всю свою надежду, всю свою любовь.

Девушка какое-то время помедлила с ответом. Затем ее губы дрогнули, в сапфировых глазах сверкнули счастливые искорки.

— Я думала, ты никогда уже и не спросишь, — выдохнула она и кинулась в объятия, крепко обхватив меня за шею. — Конечно, да! Тысячу раз да! Я буду с тобой. В горе и в радости. В разрухе и в созидании. Всегда!

Я обнял ее, прижал к себе и поцеловал. Долго и нежно, чувствуя, как ее губы отвечают мне с той же страстью, что таилась под слоем усталости и печали. Ветер свистел вокруг нас, забираясь под одежду, а внизу, у наших ног, лежал город, который нам предстояло отстроить вместе. Наша общая судьба.

— Я объявлю об этом на тинге, — сказал я, когда наши губы наконец разомкнулись. — Перед всем народом. Пусть все знают, что у их будущего ярла есть не только долг, но и сердце.

Она улыбнулась, сияя, как само солнце, пробивающееся сквозь тучи.

— Я буду ждать. И готовить свой лучший наряд…

Мы спускались с холма, держась за руки. Мир вокруг казался чуть менее жестоким, а будущее — не таким уж беспросветным. Но иллюзии, как это часто бывает, развеялись быстро, едва мы ступили на первую, еще не расчищенную улицу Буянборга.

Возле одного из полуразрушенных домов стоял сам Берр. Он был окружен кучкой своих дружинников — сытых, хорошо вооруженных парней с надменными лицами. Рядом с ним толпились несколько бондов, выглядевших нерешительными и запуганными. Берр, улыбаясь своей масляной, самодовольной улыбкой, что-то говорил им, похлопывая одного по плечу, словно старший добрый родственник. Затем один из его людей, грузный детина с бычьей шеей, всучил бонду небольшой, но явно тяжелый кожаный мешочек. Тот, не глядя, быстро сунул его за пазуху, кивнул, испуганно оглянулся и поспешно ретировался в сторону своих развалин.

— Видишь? — тихо сказала Астрид, сжимая мою руку. — Он не теряет времени даром. Скупает голоса за серебро и пугает тех, кого не может купить. Он уже не скрывает своих намерений.

— Вижу… — процедил я сквозь зубы. Меня это откровенно бесило, вызывая в душе холодную, ядовитую волну гнева. Пока я ратовал за благополучие народа, один