Курс на СССР: На первую полосу! - Тим Волков

Метель закусила губу. Она смотрела на меня, и в ее взгляде я читал борьбу. С одной стороны, злость от того, что ее раскусили (или сделали вид, что раскусили). С другой, азарт. Ей стало интересно. Я перестал быть предсказуемым.

— Ты думаешь, я такая сложная? — наконец произнесла она, и в ее голосе снова появились знакомые нотки кокетства, но теперь с примесью уважения.

— Я думаю, ты сама не всегда знаешь, чего хочешь, — сказал я мягче. — И поэтому мне с тобой интересно. Загадочное всегда притягивает. Даже если это только игра.

Я пожал плечами и развел руками, давая понять, что разговор окончен. Я забросил крючок. Теперь нужно было дать ей время его заглотить.

— Кассету все же возьми, это все-таки подарок.

Я повернулся и сделал несколько шагов к выходу из парка.

— Сашка! — остановила она меня. Я обернулся. Она все еще стояла на месте, сжимая в руках красную кассету. — Ты… в общем, спасибо за подарок. Приятно. Правда.

* * *

Утро в редакции началось с привычного стрекота печатных машинок. Я сел за стол, отодвинул в сторону вчерашние гранки. Вздохнул. Как не откладывай, а статью закончить надо. Хотелось бы конечно что-то острое, злободневное, но что можно написать о плановом посещении обычного магазина «Спорттовары».

«Коллектив магазина… правофланговый… победитель в соцсоревновании… встречает каждого покупателя с неизменной улыбкой и готовностью помочь…» — клацали клавиши «Ятрань».

Я писал легко, материал был простой и позитивный. Но на полуслове мои пальцы замерли. Потянулся было за записями, и насторожился.

Что-то было не так.

Я всегда кладу блокнот слева от пишущей машинки, параллельно. Ручка — сверху, колпачком от себя. А сейчас блокнот лежал под углом в сорок пять градусов. Ручка сдвинута на пару сантиметров вправо, и колпачок смотрит вбок.

Мелочь. Пустяк. Можно было бы списать на уборщицу, которая протирала пыль вечером. Но она никогда не двигала мои вещи. Она аккуратно обходила их тряпкой, ворча, что я захламляю стол.

Я медленно оглядел кабинет. Плотников увлеченно ретушировал вчерашние фото, Людмила Ивановна звенела чашкой у чайника, кто-то громко спорил по телефону. Всё выглядело обычно.

Но щелчок в сознании уже прозвучал. Кто-то был за моим столом.

«Кто сидел на моём стуле, и сдвинул его с места?» — прозвучала в голове классическая фраза, но я не успокоился, сделал вид, что поправляю бумаги, и незаметно открыл верхний ящик. Папка с черновиками лежала ровно, но закладка-ленточка в блокноте с контактами была перевернута. Я всегда вкладываю ее красной стороной вверх. Сейчас торчала синяя.

Так-с…

Это уже не случайность. Осмотр. Аккуратный, профессиональный, но не идеальный. Кто-то искал что-то у меня на столе.

Вопросы возникали один за другим. Зачем? Что искали? Фотографии отца Метели? Они лежали в портфеле, дома, надежно спрятанные. Сомнительно, что это Виктор Сергеевич. Он вообще не догадывается о слежке. Тогда кто? Тот, второй незнакомец, которому он передавал секретные документы? О нем вообще ничего не известно, он темная лошадка. Вполне возможно.

Или это слежка другого рода? Может, Серебренников дал команду проверить меня глубже после нашей встречи?

Я закрыл ящик, стараясь дышать ровно. Паника была худшим советчиком. Нужно было работать дальше, но теперь с двойным вниманием.

— Александр, как продвигаются «Спорттовары»? — из своего кабинета высунулся Николай Степанович. — К обеду сдашь?

— Да, почти готово.

— Отлично. Зайди потом, обсудим твой следующий материал.

А может… Николай Степанович? Нет, точно не он. Николай Степанович совсем другой человек, он бы спросил прямо.

Значит, моя персона стала кому-то интересна. Достаточно интересна, чтобы рисковать и обыскивать мое рабочее место.

Я дописал статью, пошел к Плотникову, чтобы он вычитал. Свежий взгляд на текст всегда лучше «выискивает блох». Так мы давно уже договорились, я читаю Серегины статьи, а он мои.

Плотников возился с негативами, но его обычная сосредоточенность сменилась теперь настороженной рассеянностью. Он нервно покусывал губу, взгляд его то и дело скользил по столу, будто что-то проверяя.

— Сергей, что случилось, — поинтересовался я, уже догадываясь о причине его беспокойства. — Ты какой-то напряженный.

Он вздрогнул и быстро обернулся. В его глазах мелькнуло беспокойство и тот же немой вопрос, что засел и у меня в голове.

— Нет, все нормально, — он попытался улыбнуться, но это у него получилось как-то криво, неискренне. — Просто… Да, ладно, забудь. Заработался я просто!

— У тебя тоже копались в вещах? — прямо спросил я.

И попал точно в цель.

— И у тебя? — он понизил голос почти до шепота, хотя в кабинете, кроме нас, никого не было.

Я кивнул.

— Может просто показалось, — с лёгким сомнением в голосе сказал я. — Но вещи кто-то двигал. Может, уборщица?

— Это не уборщица, Сань. — Серега мотнул головой, и его лицо стало серьезным. — Она бы внутрь ящиков не полезла. У меня тут папка с личными негативами лежала. Я ее всегда под стопкой бумаг держу, чтоб не любопытствовали посторонние. Сегодня она сверху оказалась. Аккуратно так, но не на своем месте.

Ледяная волна окатила меня. Значит, не только меня обыскивали.

— Может, Николай Семенович что-то искал? — предположил я, продолжая играть в непонимание.

— Не-а, — Серега снова отрицательно качнул головой. — Заходил к Людмиле Ивановне. У нее, кстати, ящик тоже будто вскрывали. Она ворчала, что все бумаги перемешали, она полчаса искала ведомость на зарплату.

Мы переглянулись. Теперь все было ясно. Обыскали не меня лично. Обыскали всю редакцию.

Тихое, но нарастающее беспокойство витало в воздухе до самого вечера. Разговоры в курилке были тише обычного, коллеги перешептывались, бросая настороженные взгляды на дверь кабинета главреда. Слухи, как сорняки, пробивались сквозь толщу тревожного молчания: «Говорят, у Генки в столе что-то нашли…», «Нет, это к верстальщикам приходили…».

И вот, под конец дня, когда нервы были уже на пределе, дверь кабинета Николая Семеновича распахнулась.

— Коллеги, ко мне! Срочное совещание! — его голос прозвучал непривычно сухо и официально.

Мы столпились в его тесном, заставленном папками кабинете, пропахшем табаком и старыми книгами. Николай Семенович стоял за своим столом, бледный, с поджатыми губами. Он обвел нас тяжелым взглядом.

— Товарищи, — начал он. — Вижу, что держать уже это бессмысленно, уже вся редакция жужжит,