Медведев. Книга 3. Княжество - Гоблин MeXXanik

Глаза закрылись сами собой.

«Хорошо, что завтра не предвидится каких-то срочных дел, » — промелькнуло в голове, как последняя мысль в дневнике.

А дальше наступила тишина. Сон был как тёплое одеяло, которое укрывает так, как умеет только свой дом.

Но, как это часто случается в жизни, моим надеждам не суждено было сбыться. Спокойное утро, обещанное расписанием, разбилось о реальность с громким и, надо сказать, весьма назойливым звонком телефона.

Я застонал от несправедливости мира, в котором человек не может просто заслуженно поспать. С трудом открыл глаза. Мир расплывался, как парное молоко в чае. Я уставился на часы, висящие на стене. Стрелки упрямо стояли на восьми утра.

Звонивший не унимался, телефон надрывался с завидной решимостью. Остатки уюта испарились, как роса на утреннем солнце.

— Интересно, кому я мог понадобиться в такую рань, — пробормотал я со вздохом и, на ощупь шаря по прикроватной тумбочке, нашёл телефон. Пальцы лениво нажали кнопку ответа.

— У аппарата, — подал я голос, как мог, собранно, хотя организм ещё спорил с этой реальностью.

— Николай Арсентьевич? — послышался в динамике встревоженный голос. Он был глуховатый, будто Альбина Васильевна говорила, спрятавшись за занавеской, и каждый звук выдавался с осторожностью. Сразу стало понятно: она лиюо в библиотеке, либо рядом кто-то, кому нельзя знать, что она звонит мне.

— Слушаю, — произнёс я, подтягивая одеяло на плечо в попытке сохранить хотя бы иллюзию уюта.

— Простите, если разбудила, — произнесла Альбина, всё так же приглушённо. — Просто информация срочная…

— Говорите уже, — перебил я.

— Осипов… — женщина сделала паузу. И пауза эта была такая, будто она сама не до конца верила в то, что сейчас скажет. Или не могла подобрать, как бы это подать, чтобы не звучало как объявление войны.

— … хочет устроить досрочное заседание Совета.

Я сел в кровати и с трудом сдержал ругательство. Ну конечно. А что ещё делать в восемь утра, как не устраивать политические манёвры?

— Вот ведь утро добрым не назовёшь, — пробормотал я уже себе под нос, но Альбина, кажется, всё равно это услышала и сдержанно хмыкнула.

— Что поделать…

— Спасибо за информацию. С меня причитается… — сказал я, не задумываясь, и в ту же секунду мысленно хлопнул себя по лбу. Нельзя говорить подобное в Северске. Даже спросонья. Особенно спросонья. Тем более той, кого подозреваешь в ведовстве.

— Сочтёмся, княже, — отозвалась Альбина Васильевна с таким спокойствием, будто уже записала мой «долг» в пухлый ежедневник между «отчёт по водоснабжению» и «сбор цветов папоротника».

Связь прервалась. Я некоторое время сидел с телефоном в руке, глядя в пустоту. А потом вздохнул и пошёл в ванную.

Собраться удалось быстро. Ритуал был прост: умыться, посмотреть в зеркало, удостовериться, что лицо не помято после сна. Быстро оделся. Застегнул пуговицы, проверил запонки. До заседания оставалось чуть меньше часа. До города ехать минут сорок. Успеем, если не попадем в пробку. Хотя какие тут пробки? Разве что медведь решит перейти дорогу в неположенном месте.

Я довольно усмехнулся своему отражению, проверил, на месте ли всё необходимое — блокнот, ручка, желудь, который каким-то невероятным образом кочевал из кармана в карман и практически всегда оставался со мной. Подивившись этому обстоятельству, я вышел из комнаты.

На подоконнике в гостиной, где обычно царствовал полуденный свет и аромат сушёных трав, дремал Мурзик. Он развалился во всю свою пушистую длину, как полагается не обременённому заботами существу. Но завидев меня, нехотя шевельнул ухом, затем свернулся клубком и, не теряя достоинства, сделал вид, что продолжает спать.

Никифора не наблюдалось. Похоже он отлучился по каким-то своим домовым делам: то ли инспектировать чердак, то ли отчитывать мышей за порчу запаса пшёнки. А вот Морозов уже был на своём месте. Он сидел перед камином в кресле с прямой спинкой, держа чашку чая двумя руками.

— Доброе утро, князь, — произнёс он не оборачиваясь. Голос у него был ровный, почти задумчивый, как у человека, который уже два часа проснулся и с того момента не может найти, где прячется покой.

— Доброе ли? — буркнул я, проходя вглубь комнаты.

Морозов чуть повернул голову, и свет от огня мягко коснулся его профиля — чёткая линия носа, прищуренный глаз, сосредоточенный лоб. Не глядя на меня, он уже что-то почувствовал. У него это было особое чутьё — воеводовское.

— Что-то случилось? — спросил он. И в ту же секунду вся его расслабленность испарилась, сменившись сосредоточенностью.

— Осипов случился, — подтвердил я, тяжело опускаясь в кресло напротив. — Собирает Совет через час. Видимо, у человека бессонница. Или утреннее вдохновение на интриги.

Морозов тихо хмыкнул, перевернул чашку на фарфоровом блюдце, и в этом движении было столько невозмутимого спокойствия, что я почти позавидовал.

— Эвона как… Видимо, сильно вы его напугали своей энергичностью. И когда собрание?

Я усмехнулся, чуть пожав плечами:

— В девять утра.

Воевода медленно поднялся с кресла, смахнул с колена невидимую крошку, как бы сбрасывая остатки утреннего уюта, и кивнул:

— Ладно, князь. Пойду выгоню машину. Вы ещё успеете быстро попить чай. И поедем.

Он направился к выходу. Я проводил Морозова взглядом. Потом быстро наполнил пустую чашку ароматным чаем. Настой был крепкий, чуть терпкий, с нотками липы и чего-то ещё, возможно, волшебного, если судить по бодрости, с которой он влился в организм.

Сделал один глубокий глоток. Потом второй. И третий — уже почти благоговейно, с внутренним поклоном тому, кто когда-то придумал это чудо-напиток.

Только потом заметил, что из-за кресла в углу за мной наблюдают. Причём явно не с миром.

Мурзик.

Он сидел в такой напряжённой позе, будто вот-вот собирался принять участие в заговоре. Поняв, что я заметил его, белка тут же притворилась, что занята исключительно важным делом: торжественной чисткой хвоста.

Но я-то знал. Знал точно, чего он ждал.

Он надеялся, что я, обуреваемый мыслями, заботами и спешкой, забуду перевернуть чашку с недопитым чаем.

Я не забыл. Я ловко перевернул чашку на блюдце. Мурзик застыл. На мгновение. А потом медленно, очень медленно повернул ко мне голову и поднял взгляд.

Это был взгляд… недовольного завхоза, которому отказали в премии. Брови у него, будь они у него, были бы сведены.

Он фыркнул, да так выразительно, что я даже