Он вам не Тишайший - Вадим Шведов
Плещеев, широколицый и крепкий, как дубовый пень, с хрустом отламывает кусок калача, макает его в мисочке с густой сметаной. Траханиотов, худощавый и с живыми, беспокойными глазами, неспешно смакует красное вино из Венгрии. Борису Ивановичу же в рот ничего не лезет. Он уже отодвинул тарелку и теперь нервно перебирает вервицу (узелковые чётки на Руси), явно что-то обдумывая. Несколько минут тянутся в тягостном молчании, нарушаемом только треском дров в печи, да звоном ложки Плещеева о фаянс. Наконец, Пётр Тихонович не выдерживает и ставит кубок на стол с глухим стуком.
— Борис Иванович…— начинает он, осторожно, подбирая слова. — Душа, признаться, не на месте. Совсем не на месте. Умом понять не могу твоих последних ходов. Ну, ладно, царь молод, горяч, на венчании своём, как бесноватый из собора кричал…Это ещё куда ни шло. Но люди-то⁈ Люди, Борис Иванович!
Он делает паузу, глядя прямо на Морозова. Плещеев перестаёт жевать, внимательно наблюдая.
— Ордин-Нащокин? — Траханиотов разводит руками. — Откуда он взялся, этот псковский сын боярский? Посольский приказ — это же мозг государства! Долгоруков? Старый вояка, но род-то его где? Ртищев? Честный, говорят…А честность — это хорошо для монаха, а не для казначея! Ромодановский со стрельцами? Милославский с Казанью? И этот…Хитрово? Приказ Внутренней Безопасности? Да что это за зверь такой, Борис Иванович⁈ Вчера его не знали, а сегодня он над всеми тайный сыск ведёт!
В голосе Петра Тихоновича слышится искреннее недоумение и обида.
— Ты же воспитатель царя, его «дядя»! Ты держал в руках все нити! Мы родня твоя, опора! А теперь что? В Думе сидим, как иконы в красном углу, — почётно, да безвластно. А ключевые приказы — у чужаков! У людей без роду, без племени! Местничество втоптано в грязь! Как же так? Почему сам подписал своё…ослабление?
— Я⁈ — психанул Морозов. — Это вы во всём виноваты! Подставили меня перед Алексеем!
— Плещеев с Траханиотовым переглянулись, поражённые.
— Мы? — переспрашивает Плещеев, вытирая губы рукавом дорогого кафтана. — Мы то, при чём?
— Притом! — Морозов вдруг ударил кулаком по столу так, что тарелки подпрыгнули. — Совсем недавно Алексей Михайлович, только-только на престол вступив, позвал меня и говорит: «Дядюшка, казна оказывается пуста. Совсем пуста. Войско кормить нечем, чиновникам платить нечем, стройки стоят. Что делать?» — Помните мы тогда с вами совет держали, что государю предложить можно.
Пётр Тихонович кивнул, а Плещеев вдруг нахмурился.
— Ну бы дело… — начал Леонтий Стефанович.
— Было! — перебивает Морозов. — А я, дурак, решил с вами посоветоваться. Думал, свои, надёжные, а тут дело непростое. И что мы решили? А? Что решили, умники?
Борис Иванович окидывает родню взглядом полного упрёка. Леонтий Стефанович же бормочет:
— Ну неплохо же придумали. Сказать, что налоги нынешнее — тягло. Стрелецкие, ямские собирать тяжело. Народ ропщет. Воры — дьяки разворовывают. Решили…упразднить их. А вместо того ввести налог на соль. Вещь нужная всем. И собирать легче — у купцов на складах, бери да считай. Мы же… — он кашлянул, — мы же даже соли накупили заранее, чтобы потом дёшево не отдавать, когда спрос подскочит…
— Вот! Вот именно! — Морозов вскакивает, чуть не опрокидывая скамью. — Налог на соль! Идиотская затея! Как только я на неё согласился⁈
Борис Иванович зашагал по горнице взад — вперёд, тяжело ступая по дубовым половицам.
— Прихожу, значит, я к Алексею с этим «башковитым» планом. Излагаю. Мол, дядюшка Борис и верные бояре головы сложили, как царству помочь. И что же?
— Что? — Пётр Тихонович от напряжения аж разинул рот.
Морозов останавливается и поворачивается к гостям с лицом, полным стыда и злости на самого себя.
— Алексей как вскочит! Глаза так и полыхнули! «Дядюшка»! — кричит. — Ты с ума сошёл⁈ Соль? Это как людям мясо, рыбу, грибы на зиму хранить без порчи⁈ Вы что, всё население на мякину посадить хотите? Да они меня с тобой вместе на вилах поднимут! Это не помощь казне, а бунт в зародыше! Глупость несусветная!
В голосе Бориса Ивановича слышится одновременно страх и досада на собственную оплошность.
— Я…я онемел прямо, — продолжает Морозов. — Возразить нечего. Совсем нечего! А он смотрит на меня… — Борис Иванович на мгновение замолк, глядя в пустоту, словно вспоминая этот унизительный взгляд. — Смотрит и говорит: «Ну что же, дядюшка. Коль умных советов дать не можешь…тогда будешь лишь выполнять да контролировать то, что скажу. Сам теперь думать буду».
Гнетущее молчание… Даже Плещеев перестал есть.
— Так глав приказов…это сам царь назначил? Без тебя? — наконец, выдыхает Траханиотов.
— Сам! — подтверждает Борис Иванович, снова плюхаясь на лавку. Казалось, он внезапно устал и постарел. — И даже не советовался. Ни слова. Просто вызвал на днях и приказал: «Дядюшка, подготовь грамоты на назначения таких-то и таких-то. Проконтролируй, чтобы всё чисто было». И список дал. Тот самый, что в ступор всех ввёл. Я только рот открыл, а он уже: «Время не терпит, Борис Иванович. Исполняй».
Морозов берёт кубок и делает большой глоток. Его рука слегка дрожит.
— Слава Богу, хоть совсем не отринул. Место возле себя оставил. Первый товарищ… — он произносит это с горькой иронией. — Да ещё землицей отблагодарил за помощь при восшествии. Теперь вот, сиди и делай, что велят. Чётко. Аккуратно. Чтобы государь наш не подумал, что его дядька и впрямь круглый дурак оказался.
Леонтий Стефанович тяжело вздохнул, почёсывая бороду.
— Ну…ладно…назначил. А что теперь-то тебе поручил? Казна пустая, а народ доволен…Чем заниматься-то будешь?
Морозов смотрит на родственника, и в его глазах появляется что-то почти безумное. Он тихо, но отчётливо произносит:
— Водопроводом.
— Чего? — не понял Плещеев.
— Водопроводом, Леонтий Стефанович. Кремлёвским. Свинцовые трубы надо все убрать.
— Зачем? — вырывается у Траханиотова. — Сто лет пили из них! Цари, митрополиты!
Морозов пожимает плечами, разводя руками.
— Не нравятся они ему. С детства. Ещё мальчишкой был, воду из них пить отказывался. Капризничал. Пахнет дурно, говорил.
Плещеев вдруг фыркнул, а затем рассмеялся. Траханиотов захохотал следом.
— Пахнет! — всхлипывает Плещеев. — Вода…пахнет! Ха-ха-ха!
Морозов смотрит на них без тени улыбки.
— Вот-вот, — говорит он мрачно. — Смешно. Денег в казне —
