Он вам не Тишайший - Вадим Шведов
— Чугунные? — переспрашивает Траханиотов, перестав смеяться. — Как у немцев? (так называли всех иностранцев, не знавших русского языка, то есть «немых»)
— Как у немцев, — кивает Морозов. — Говорит, в Европе так делают. Мол, крепче и не пахнут. Мороки теперь — не продохнуть. И это ещё не всё. Законы, говорит, на Руси в полный беспорядок пришли. «Уложение» новое составить велит. Тоже мне поручил. Короче говоря, работы — горы. А прибыльных мест — он горько усмехнулся, — как соловьиных слёз.
Борис Иванович наливает себе ещё вина. Пьёт медленно, смакуя горечь не столько напитка, сколько своего положения.
— Посмотрим, что дальше будет, — говорит он почти шёпотом, глядя на дрожащее пламя свечи. — Неспокойно. Очень неспокойно.
— Ты главное, Борис Иванович, — вступает Пётр Тихонович, понижая голос, — о нас не забывай. Мы же твоя опора.
Морозов смотрит на него тяжёлым взглядом.
— Чины, вы получили. Это много. А дальше… — он делает паузу, — … вам надо себя проявить. Новый царь наш…шибко умных и способных любит. Покажите, что вы — не просто родовитые столбы. Покажите ум, расторопность. Тогда…может, и до настоящих дел допустит.
— Покажем, не покажем…а неспокойно, Борис Иванович. Очень уж много бояр недовольны. Обижены. Лишились тёплых мест. Шепчутся по углам. Как бы худо не вышло. Ещё и венчание это…ненормальное. Алексей-то, кажись, и впрямь возомнил себя божьим пастырем. И народ в это верит!
Траханиотов закивал головой, соглашаясь со словами Леонтия Стефановича.
— Верно. Видел я, что в соборе творилось. И после, на площадях. Люди ревут, кричат «Пастырь», на землю бросаются. До сих пор мурашки. В жизни такого не видал. Народ совсем с ума посходил. Чуть ли не Христом его величают.
Борис Иванович мрачно усмехнулся, а в его глазах мелькнуло что-то похожее на страх.
— Главное, что не Антихристом, Пётр Тихонович. А то… — Морозов на миг застывает, — нас вместе с ним и впрямь запросто повесят где-нибудь на заборе…
Глава 3
Ученые мужи всех впереди
Шёл Мишка со стрельцом, долго шёл, но бежать теперь он уже никуда не собирался. Сапоги служивого стучат по мостовой, а купленные же на деньги государя лапти шуршат, цепляясь за неровные камни. Москва…Она оглушает. Крики торговцев, скрип телег, ржанье лошадей пугают привыкшего к деревенской тишине паренька. А ещё здесь почти 200 тысяч жителей, а не те две сотни, что у него в Каменке. Уму непостижимо! Ещё и люди такие разные. Боярыне в расшитых платках, купцы в долгополых кафтанах, нищие у церковных папертей, мастеровые с закопчёнными лицами, — все куда-то спешили, чего-то кричали, с кем-то договаривались. И запахи: горячий хлеб из пекарни, дым кузниц, терпкая вонь кожи из мастерской сапожника, дополняемая смрадом из выгребной ямы. Город шокировал…
Идёт Мишка, уткнув взгляд в широкую спину стрельца в красном кафтане. Бердыш (особая разновидность боевого топора с удлинённым лезвием и длинным древком) воина успокаивающе покачивается за плечом. Боязно отстать от охранника в этом людском море. Но внутри, сквозь страх заблудиться, сквозь усталость от последних событий, бурлит что-то другое. Тёплое. Надежда сильная, как никогда. Вспоминает Мишка ту беседу с государем. Как сейчас каждое слово наизусть повторить может. После разговора с плотниками, царь неожиданно обратился к нему и спросил о его чаяниях. А он взял, да и выпалил о мечте своей учёным стать. Думал, выгонят его сразу, побьют или посмеются просто. Товарищи его рты пооткрывали от изумления, а Пётр так вообще лицо ладонью прикрыл. Царь тоже поначалу удивился, не поверил и даже спросил, откуда слово такое знаю «учёный». А мне священник Тихон всё о них рассказал. Как они корабли строят, инструменты и полезности всякие придумывают. И ответил Алексею Михайловичу, что и сам не промах. Предлагал у себя в деревне, как плуг улучшить, а когда в кузне работал, то и с наваркой стальных лезвий помог. Кузнец тогда на радостях мне целых 5 копеек на сладости выдал. Да много чего ещё было, но обычно отмахивались от меня…Государь после этого вдруг задумался, а затем неожиданно похвалил и сказал, что, наверное, может мне помочь с мечтой моей. Поведал, что с детства в компании с ним ребята разные играли. Были там тоже башковитые, такие же, как и я прямо. И вот он совсем недавно решил, что не должен их ум просто так пропадать. Создал царь намедни Академию наук, небольшую, конечно. Так, два-три десятка человек, что изобретать любят, да в книжках учёных разбираться. Дал им государь помещение для работы, жильё, оклад хороший, станки и инструменты разные. И теперь Алексей Михайлович предлагает и мне присоединиться в этим ребятам. Понял я тогда, что это шанс мой на исполнение сокровенного. Так что иду сейчас с тревогой и одновременно с надеждой.
Пока вспоминал последние события, чуть не прослушал слова служилого, который внезапно их бросает:
— Скоро, парень. На Воробьевых горах, прямо в царском дворце учёные ребята расположились. Но говорят, там хотят со временем целый городок построить.
— А почему горы Воробьиные? Там что, воробьёв много? — спрашиваю с интересом.
— Да вроде нет, — отвечает стрелец слегка удивлённо. — Хотя, может…Кажется нескольких точно видел. Вот ты учёный, думаю и разберёшься (на самом деле название «Воробьёвы горы» связано с именем села Воробьево, которое существовало здесь с начала XIV века, в свою очередь, само село было так названо по имени его первоначальных владельцев — бояр Воробьёвых).
Вот, наконец, и Кремль проплыл мимо — громадный, каменный, со стенами выше самой высокой сосны в нашем лесу. Башни же крепости, словно великаны, что сторожат столицу от неприятелей. Стрелец махнул рукой куда-то вправо, к мосту через реку Яузу. Перешли. И сразу стало как-то просторнее, тише. Дома другие — аккуратнее, некоторые даже в два этажа, с островерхими крышами. Совсем они не похожи на наши избы в деревне. Под ногами здесь тоже не земля, а брёвна — мостовая. Кое-где, правда, совсем разбита, — в грязи по щиколотку. Обхожу лужу за стрельцом и чуть не цепляю телегу с сеном! Ух, опасно! Их здесь, телег, возов — не счесть. Скрипят, гремят, возчики кричат на лошадей, брань такая, что уши вянут. Наконец, проходим Земляной вал. Странное
