Да не судимы будете - Игорь Черемис
И кляуза Молотова будет находиться на неусыпном контроле у этого самого товарища Черненко, лучшего друга и ближайшего сподвижника нашего Генерального секретаря, а не у его подчиненных. Брежнев к слову Черненко пока что прислушивается внимательно, а Брежневу Андропов вряд ли сумеет что-либо возразить, особенно если они оба найдут в моих размышления о советском Киеве хоть какую-то ересь. Заодно по шапке прилетит и Семичастному, но я сомневался, что с ним посмеют сделать что-то совсем нехорошее — разве что послом в какую-нибудь Гану отправят. Со мной же они могли обойтись по-разному. Очень по-разному.
Молотов наверняка понимал, что своим признанием, от кого и с чем я к нему пришел, я дал ему очень хороший повод напомнить о себе. Но это был именно что повод, который вряд ли приведет отставного министра иностранных дел и премьер министра всего СССР обратно в партию — я очень надеялся, что он понимает и это тоже. В разговоре он показал, что мозги у него работают без сбоев, несмотря на очень почтенный возраст.
Поэтому я почти спокойно описал свой вопрос про репрессии и привел ответ на него — первый из данных Молотовым. Но не стал упоминать про Украину, Семичастного и про то, что в «сталинских репрессиях» упор надо ставить на первое слово. Правда, про Сталина не упомянул не из опасения вызвать чей-то гнев, а потому, что совет Молотова меня очень сильно озадачил, и я взял паузу на обдумывание.
Наверное, он не имел в виду ничего эдакого. Фактически он признал — репрессии были, они были направлены против врагов, под них попал и какой-то процент невиновных, в числе которых были, например, Якир-старший и его семья. До смерти Сталина эта тема была под негласным запретом, хотя разбирательства, справедливо был осужден тот или иной человек, шли постоянно, но втихую, без широкого освещения в прессе. Кого-то выпускали, кому-то докидывали срок или отправляли в ссылку.
Я смутно помнил, что под эту кампанию попал и некий известный актер, но с советским кино я был знаком весьма шапочно, знал там лишь пару десятков фильмов, которые оставались на слуху и в будущем, так что фамилия того актера напрочь вылетела у меня из головы. Но зато я помнил про Петра Вельяминова, бесстрашного капитана в фильме «Пираты XX» с мужественным профилем, которого реабилитировали уже в восьмидесятые, после бог знает какого по счету ходатайства. Я мог бы попробовать покопаться в этом деле, чтобы ускорить процесс, но не хотел светиться. В конце концов, у Вельяминова и без справки о реабилитации дела обстояли вполне нормально. [1]
После смерти Сталина процесс разбирательств с репрессированными собирались ускорить, но не успели — началась борьба за власть, в которой победил Хрущев. Я не знал, почему «кукурузник» решил устроить из реабилитации целое шоу на весь мир, но именно при нем началось то, что позже превратилось в диссидентское движение, для борьбы с которым потребовалось целоуе управление в составе КГБ. Кстати, он же отпустил и уцелевших в лагерях украинских бандеровцев — за что ему огромное «спасибо» от потомков.
Ну а сейчас сложилась странная ситуация. Наши диссиденты во весь голос требуют, чтобы СССР ни в коем случае не возвращалась к сталинским методам и на все лады костерят сталинизм как учение. Руководство страны с этим требованием в целом согласно, возвращаться никуда не собирается, но делает это так, чтобы это не выглядело уступкой диссидентам. Во всем этом как-то замешаны западные разведки, которым деятельность диссидентов почему-то на руку, а разоблачительные книги, написанные советскими писателями вроде Солженицына или Василия Гроссмана, оказываются очень востребованы именно у всей этой антисоветской публики. [2]
Понять связь одного с другим, а другого с третьи мне сходу не удалось, поэтому я отложил это домашнее задание от Молотова в долгий ящик. Правда, ящик этот оказался не таким и долгим — я собирался съездить к нему в самом начале сентября, и после проводов Макса у меня оставалась всего неделя, чтобы придумать устраивающий меня и самого Молотова ответ.
Рапорт свой я отдал уже Бобкову, но у того моя писанина никакого интереса не вызвала. Он бегло просмотрел три странички машинописи и задал уточняющий вопрос про «беседу на личную тему». Я пояснил, что речь шла о беременности Татьяны и ни о чем больше, и это его удовлетворило. Бобков поставил свою закорючку в левом верхнем углу и спрятал бумаги в папку. Что с ними было дальше — меня никто не извещал. Я подозревал, что после недолгого путешествия по инстанциям этот рапорт оказался в большом хранилище, которое было посвящено присмотру органов за Молотовым. Меня это более чем устраивало.
Все эти воспоминания закончились у меня ровно в тот момент, когда я поднялся из метро на площадь Дзержинского. Я посмотрел на задумчивого Железного Феликса, на несимметричное здание нашей Конторы, на часы на ближайшем столбе — было около четырех часов — и понял, что не хочу сегодня возвращаться в свой кабинет и снова погружаться в диссидентские будни.
Я развернулся, показал контролеру свою корочку, и отправился домой.
[1] Актера Георгия Жжёнова в первый раз арестовали ещё в 1930-е, за шпионаж, и он пересидел свой пятилетний срок из-за войны — выпустили его только в 1945-м. Но в 1949-м снова задержали и определили в ссылку в Норильск — там он встретил Иннокентия Смоктуновского, который прятался за полярным кругом как раз от репрессий (в годы войны он был в плену). После этой встречи Смоктуновский уехал на Большую землю, а Жжёнов вернулся в Ленинград лишь в 1955-м.
Вельяминов отсидел почти 10 лет по делу своего отца, бывшего царского офицера. Освободили его ещё при Сталине, в 1952-м, но не реабилитировали — причем и при Хрущеве тоже, хотя тогда реабилитация шла массовая. Соответствующую справку он получил лишь в 1984-м, за год до присвоения звания народного артиста РСФСР и уже в статусе лауреата Госпремии за сериал «Вечный зов».
[2] Гроссман — это двухтомный роман «Жизнь и судьба» о Сталинградской битве и репрессиях, в втором томе которого (он и назывался «Жизнь и судьба») впервые была поставлен знак равенства между Гитлером и Сталиным. Первый том («За правое дело») особых проблем не
