Деньги не пахнут 3 - Константин Владимирович Ежов

Решение разоблачить "Теранос" давно созрело. Иск был лишь вопросом времени, и страх не имел здесь места.

– Разве не невероятно трудно выиграть дело о клевете? – прозвучал вопрос, в голосе сквозило лёгкое недоумение.

Ведь в Америке свобода слова стоит на первом месте. Конституция сама защищает смельчака, и суды чаще всего склоняются в пользу слова, а не обвинения.

Но Рэймонд лишь качнул головой.

– В обычной ситуации – да. Но твой случай особенный. Есть шанс, что судья встанет на сторону истца.

Скользнул взгляд, и пальцы его медленно начали отсчитывать:

– Чтобы доказать клевету, нужны три вещи: ложное утверждение о факте, злой умысел и ущерб.

Голос звучал спокойно, но за этой тишиной чувствовалось давление, как перед грозой.

В комнате пахло кожей дорогих кресел и свежей бумагой, где-то на столе тлела свеча с лёгким древесным ароматом – чужая попытка приглушить сухость воздуха. Рэймонд говорил негромко, но каждое слово ложилось тяжело, как капля свинца в воду:

– Ситуация твоя особенная. Стоит заговорить о мошенничестве – инвесторы тут же выведут деньги.

В его голосе звенела та самая сухая ясность, которая не оставляет места для сомнений. Потери можно посчитать на калькуляторе: десять миллиардов испарятся, словно утренний туман над рекой. Обычно убытки – вещь расплывчатая, но в этом случае всё кристально ясно.

– Более того, – продолжал он, складывая пальцы в неторопливом счёте, – твои действия легко можно истолковать как злой умысел.

Слова резали слух, как скрежет ржавого гвоздя по стеклу.

– Но речь идёт об исполнении добросовестного долга управляющего активами, – прозвучал ответ.

Рэймонд качнул головой:

– Это справедливо, пока не случится встреча с Холмс. Если же доведётся столкнуться с ней напрямую… обстоятельства могут сыграть против.

Предупреждение прозвучало глухо, словно отдалённый раскат грома. В воздухе повисло ощущение неизбежного столкновения – каждый шаг обещал трение, повод для нового обвинения в "враждебности".

– Всё сводится к первому критерию – "ложное утверждение факта". Проигрыш грозит компенсацией за весь объём инвестиций. А это – астрономическая сумма.

Слова повисли в воздухе тяжёлым колоколом: десять миллиардов – цена ошибки.

Взгляд Рэймонда стал холоднее, серьёзнее, будто лёд проступил в его глазах.

– Суть исхода – доказательство самого факта мошенничества.

Схватка обретала форму: Холмс будет изображать жертву клеветы, другая сторона – разоблачать её как хитрую аферистку. Клевета против мошенничества. Баланс, на одной чаше которого звенели миллиарды.

– Чтобы победить, нужно доказать обман. Но это не легче, чем доказать клевету. Здесь тоже три условия…, – он вновь начал отсчитывать пальцами.

– Первое – искажение фактов. Надо показать, что Холмс заявляла одно, зная, что это не правда. Отчёт Джонса Хопкинса прекрасно демонстрирует этот обман. Любой увидит фальшь.

Доказательство уже лежало на столе, но выражение Рэймонда не потеплело – впереди поджидал куда более трудный барьер.

– Второе – намерение. Нужно показать, что ложь была сознательной. А это труднее всего.

– Можно будет сказать, что произошла ошибка, – прозвучал предположительный ответ.

– Именно. Или свалить всё на некомпетентного сотрудника: "слишком поспешил, использовал логотип университета, не заметив приписки". Юридически – это уже не обман, а ошибка. И доказать умысел почти невозможно.

В воздухе мелькнула усмешка – горькая, почти саркастическая. Смешно, но закон в таких мелочах играет не на стороне правды.

– И, наконец, самое важное – ущерб. Нужно доказать конкретные убытки, вызванные доверием к её словам. Но ты не вложил ни цента.

– Значит, решающими станут голоса пострадавших.

– Именно.

Обычно инвесторы первыми рвутся в атаку при разоблачении обмана. Но здесь всё обстояло иначе. В памяти всплыли картины прошлого: даже когда Холмс предстала перед судом, многие инвесторы продолжали защищать её, словно загипнотизированные. Другие, куда влиятельнее, предпочли молчать – слишком стыдно признаться, что их провела девчонка едва за двадцать.

Вот в чём загвоздка.

– Без их свидетельств доказать мошенничество будет крайне сложно, – не дрогнув, подтвердил Рэймонд.

Внутри повис вздох. Проблема не в том, чтобы уличить во лжи – доказательства лежали на поверхности. Проблема в том, чтобы уговорить пострадавших признаться: "меня обманули".

Уговорить гордых людей выйти и сказать это вслух – задача, сродни невозможному.

Рэймонд на секунду отвёл взгляд, затем вернул его и произнёс, уже с лёгкой горечью:

– Не беспокойся о "Теранос". Проверял бумаги, кое-что не нашёл, но ничего подозрительного там не оказалось.

Слова завершились слабой, кривой улыбкой.

Он словно сам понимал – инстинкт юриста заставил копнуть глубже, запросить документы, и тем самым невольно задеть влиятельного клиента. Возможно, самого Киссинджера. Того, кто относился к Холмс как к внучке.

И стоит лишь намекнуть, что у неё нет доказательств, старик сразу вскипает: "Не смей очернять ребёнка, дорогого моему сердцу. Не придирайся без улик".

В такой ситуации адвокат оказывался меж двух огней: клиент требовал веры, а "Теранос" упорно отказывался раскрывать данные. Даже с фактами в руках Холмс умела так ловко выкрутиться, что старик снова верил ей.

– "Теранос" – крепкая компания. Именно поэтому вложено шесть миллионов долларов, – отчеканил Рэймонд.

Эти слова вызвали невольный смешок. Для семьи Мосли такая сумма – не больше, чем мелочь, брошенная на ветер. Похоже, деньги были вложены скорее из-за давления клиента, чем по убеждению.

– Более того, рекомендовал компанию нескольким клиентам. Никогда бы так не поступил, если бы видел хоть малейшие сомнения.

Улыбка скользнула по его лицу – натянутая, с горечью.

Истина была ясна: в любом раскладе именно он подвёл тех, кто доверился его советам. Он стал человеком, который сам же создал жертв.

– "Теранос" – не мошенническая компания, – твёрдо произнёс Рэймонд, словно отрезал, и голос его прозвучал с ледяной уверенностью.

Рэймонду приходилось держаться за единственную роль – роль жертвы. Стоило ему хоть раз признать, что подозревал мошенничество, но всё равно советовал другим вкладываться, – и он сам оказывался бы в числе соучастников. Потому и отрицал всё публично, с упрямством, достойным лучшего применения.

В памяти всплыл тяжёлый щелчок кнопки диктофона в начале встречи. Стало ясно, зачем юрист настоял на записи разговора: если правда всплывёт наружу, у него будет доказательство, что он ни при чём. "Какие бы улики Сергей Платонов ни показал – всё равно считаю компанию честной" – именно такую линию защиты он готовил заранее.

Ирония заключалась в том, что сам Рэймонд, вероятно, сильнее всех хотел бы сорвать с "Теранос" маску. Но цена была слишком велика: репутация, имя, связи. Проще показаться обманутым, чем признать себя