Золотая лихорадка. Урал. 19 век - Ник Тарасов
По нашу… По мою! Это по мою душу они приехали! И я знал, чьих это рук дело. Знал, кто дёрнул за эту ниточку. Тот же, кто перед этим перерезал мне сухожилия.
Воронов.
Это имя билось в висках вместе с цокотом копыт. Воронов. Воронов. Воронов. Колдун. Выскочка. Ничтожество, посмевшее поднять руку на меня, Гаврилу Рябова, хозяина этих мест.
* * *
Первая весть пришла с разгромленного северного прииска. Прибежал один из уцелевших работяг, трясущийся, с безумными глазами. Рассказал про ночных теней, про беззвучно перерезанные глотки охраны, про главаря в маске, который швырнул им кошель с серебром и предложил убираться. А потом — огонь и треск ломаемого инструмента.
Я слушал его, и кровь стыла в жилах. Не от страха — от ярости. Так дерзко, так нагло! Это был не просто разбой. Это была пощёчина. Публичная. Звонкая.
— Хромой! — рявкнул я, и мой верный пёс, прихрамывая, тут же возник на пороге. — Собери людей. Двадцать лучших. Найти их. Всех до единого. Притащить ко мне. Живыми или мёртвыми — всё равно.
А через два дня, когда отряд Хромого уже прочёсывал тайгу, прискакал второй гонец. С главного прииска. Бледный, заикающийся, он лепетал что-то несусветное.
— Плотину… Гаврила Никитич… её прорвало! Водой всё смыло! Всё! Казарма, шлюзы, инструмент… люди едва спаслись! Говорят, Божья кара…
Я смотрел на него, и в голове впервые за долгие годы воцарилась звенящая пустота. Божья кара… Я, купец первой гильдии, Гаврила Рябов, не верил в Божью кару. Я верил в человеческую подлость. И я понял.
Это не два разных события. Это один удар. Двойной. Сначала он отвлёк моё внимание, бросил моих лучших людей на поиски призраков в тайге. А сам, в это же время, нанёс главный удар. В плотину, которая поила всю мою золотую империю.
Я бросился туда сам. Картина, представшая передо мной, была страшнее любого ночного кошмара. Развороченное ущелье, обломки брёвен, смытые постройки. Всё, что я строил годами, во что вкладывал тысячи, — превратилось в груду мокрого мусора. Инженер, которого я притащил с собой, долго ходил вдоль остатков плотины, щупал, осматривал.
— Что скажешь, Семён Аркадьич? — спросил я, и голос мой был страшен самому себе. — Не выдержала? Старая?
Инженер, маленький, юркий мужичок, боязливо посмотрел на меня.
— Конструкция была надёжная, Гаврила Никитич. С запасом прочности. Да, старая, но вы же её чинили… Я сам расчёты делал. Чтобы так рухнула… нужен был либо чудовищной силы паводок, либо…
— Либо что? — надавил я.
— Либо ей помогли, — прошептал он. — Очень умело помогли. Видите вон тот обломок центральной опоры? Срез… он слишком ровный. Похоже на топор. И сделано хитро. Подрубили изнутри, под водой, чтобы снаружи не видно было. Диверсия, Гаврила Никитич. Чистой воды диверсия.
Диверсия. Он даже слово такое подобрал, чудное, заграничное. Но суть я уловил. Её не просто сломали. Её убили. Тихо, подло, рассчитав каждый шаг.
Я стоял на краю разверзшейся пропасти, и во мне боролись два желания. Первое — собрать всех, до последнего человека, всех триста душ, что на меня работали, вооружить их чем попало, хоть вилами, и пойти на штурм этого «Лисьего хвоста». Сжечь. Сравнять с землёй. Уничтожить этого Воронова, его солдатиков, его колдовские машины. Раздавить, как гниду.
Но второе… второе было холодным, как лёд. Это был страх. Не за свою жизнь, нет. Это был страх иного рода. Страх игрока, который внезапно понял, что против него за столом сидит не сопливый новичок, а шулер гениального уровня.
Он переиграл меня. Он рассчитал всё — и погоду, и время, и мою реакцию. Человек, способный на такое, не будет сидеть в своём остроге и ждать, пока я приду его резать. У него уже готов новый план. Новая ловушка. Новый удар.
Идти на него сейчас, в открытую, — это как сунуть голову в пасть медведю, надеясь, что он подавится. Глупо. Смертельно глупо. Он ждёт этого. Он меня провоцирует.
Хромой вернулся ни с чем. Ни следов, ни зацепок.
И вот теперь — комиссия.
* * *
Я пришпорил коня. Город уже показался впереди грязным, серым пятном.
Комиссия… Анонимная жалоба… Составленная «весьма грамотно». Я нутром чуял, что это тоже его работа. Он бьёт со всех сторон. Силой, хитростью, а теперь — законом. Моим же оружием! Он не просто хочет меня разорить. Он хочет меня уничтожить. Стереть. Занять моё место.
Нет уж, милок. Гаврила Рябов так просто не сдаётся. Ты думаешь, ты умнее всех? Ты думаешь, твои бумажки и твои диверсии меня сломают? Я эту тайгу когтями рвал, когда ты ещё под стол пешком ходил. Я людей в землю закапывал за косой взгляд. Я чиновников покупал пачками, как семечки на базаре.
Ты начал войну, Воронов. Ты её получишь. Только теперь я не буду играть по твоим правилам. Больше никаких наёмников и лобовых атак. Я вырву твою артель с корнем. Я скуплю всех чиновников в этой губернии. Я натравлю на тебя настоящих солдат под предлогом бунта. Я разорю тебя, унижу, а потом приду к тебе лично. И посмотрю в твои колдовские глаза, когда мои люди будут ломать тебе кости. Медленно. По одной.
Ярость уступила место холодной, звенящей решимости. Город приближался. Впереди меня ждал бой. Не с бандитами в лесу, а с господами в мундирах. И я должен был его выиграть. Любой ценой. Потому что проигрыш означал конец. А я ещё не был готов умирать. Я ещё не отомстил.
* * *
Через неделю в мою артель примчался гонец от Степана. Уставший, на взмыленной лошади, он передал мне запечатанный пакет. Я вскрыл его. Внутри, на листе дорогой бумаги, каллиграфическим почерком моего «министра» было выведено донесение.
Новости были ошеломляющими. Илья Гаврилович ему купил дом. Сам же Степан развернул в городе бурную деятельность. Он нанял четырёх толковых парней, которые, по его словам, «готовы за червонец родному отцу в карман залезть». Они сновали по городу, собирая слухи.
Весь город гудел о том, что у купца Рябова большие неприятности. Сначала на один из его дальних приисков напали «лихие люди». Потом, буквально через пару дней, на его главном прииске случилась «божья кара» — прорвало старую плотину, и всё смыло к чертям. Убытки, по слухам, были колоссальные.
Но самое главное было в конце письма.
«Доношу до Вашего сведения, Андрей Петрович, — писал Степан,
