Господин Тарановский - Дмитрий Шимохин

Почувствовав огромное, как гора, облегчение, я тут же задавил его. В голове что-то щелкнуло. Переключение скоростей. Мы больше не выживали. Мы начинали охоту.

Сотня через два дня. Тысяча через десять. Это меняло расклад сил. Абсолютно и кардинально!

— Хорошо, — сказал я, глядя на карту уже другими глазами. — Очень хорошо. Сотня Очира — наш мобильный кулак. А тысяча… — мой палец очертил широкий круг вокруг позиций Тэкклби, — … это кольцо. Мы сможем взять их армию в клещи.

Вокруг меня воцарилось ликование. Теперь мы сможем попытаться разгромить врага.

Через десять дней.

Глава 20

Глава 20

Вместе с измученным степным посланником в подвал ямэня ворвалась надежда. Она пьянила, как глоток чистого спирта на голодный желудок. Люди вокруг улыбались, хлопали друг друга по плечам, в глазах Левицкого горел лихорадочный блеск.

Но я не спешил радоваться. Эйфория отступала перед холодной арифметикой войны.

«Тысяча сабель, — думал я, глядя на наших приободрившихся воинов. — Это много. Это мощный ударный кулак. Но хватит ли этого?»

Армия Ишаня и Тэкклби все еще далеко превосходит нас численно. К тому же это — окопавшаяся пехота с «Энфилдами» и легкими пушками. Тысяча легких всадников Очира может просто разбиться об этот строй, как волна о скалу. Чтобы наковальня выдержала удар молота, она должна быть из стали. Нам надо собрать все силы.

Первым делом надо было найти Софрона. Это оказалось нетрудно — он стоял в тени у ямэня, опираясь на винтовку

— Софрон, — позвал я тихо. — Подойди.

Чурис приблизился к столу, его тяжелый взгляд уперся в карту.

— Чтобы добить Тэкклби, нам нужна огневая мощь. — Тебе предстоит вернуться на Амур. На Амбани-Бира, к Захару.

Софрон крякнул, почесав бороду. Путь был неблизкий и, прямо скажем не легкий — через тайгу, кишащую хунхузами и беглыми каторжанами.

— Туда должен был прийти заказанный мной груз, — продолжал я. — Ящики с карабинами. Патроны. Порох. Но и людишек не помешает взять.

— Найдутся люди, — уверенно кивнул Софрон, и в его глазах зажегся огонек азарта. — Многие к нам хотели, да мы не брали. А теперь — возьмем. Да и казачков захватим.

— Смотри, Чурис — времени в обрез. Через десять дней здесь будет вся тысяча монголов. Это наш единственный шанс взять армию Тэкклби в клещи и раздавить. Но если мы ударим, а сил не хватит… Умоемся кровью, а я не хочу людей в землю ложить. К этому моменту ты и твои люди должны быть здесь.

Софрон молчал секунду, взвешивая риск. Потом коротко, по-деловому кивнул.

— Возьмешь троих казаков из пластунов Елисея. Лошадей возьмете в моем лагере, там их в достатке.

— Добро, — Софрон подтянул ремень. — Тогда я пошел собираться. Не поминай лихом, Курила.

…Час спустя мы стояли у пролома в стене. Ночь была черной, хоть глаз выколи, и только ветер свистел в развалинах.

Софрон и трое его спутников, навьюченные, как мулы, растворялись в темноте. Им предстояло сначала подняться по отвесным скалам, потом найти лошадей в нашем тайном лагере, а затем гнать сотни верст через дикую тайгу, чтобы вернуться в самое пекло.

Мой взгляд провожал их, пока шорох шагов не стих окончательно.

— Ну что ж, мистер Тэкклби, — прошептал я в темноту. — Посмотрим, чьи нервы крепче.

Оставалось только ждать и готовиться.

С первым бледным лучом рассвета в Силинцзы началась лихорадочная, злая деятельность. Решение было принято, мосты сожжены, и я не собирался терять ни секунды драгоценного времени.

Первым делом — отбор.

— Мне нужны лучшие! — приказал я Левицкому и командирам. — Сто пятьдесят человек. Мне плевать, русский, китаец или монгол. Условие два: он должен попадать белке в глаз со ста шагов. И должен держаться на коне, как будто родился в седле.

Начался импровизированный смотр. На пустыре за ямэнем устроили стрельбище. Бойцы, желавшие попасть в элитный отряд, один за другим выходили на огневой рубеж. Я лично отбирал каждого, кто показывал стабильную, меткую стрельбу. Параллельно устраивали и другие испытания, гоняя кандидатов на неоседланных лошадях. К полудню костяк отряда был сформирован.

Одновременно весь город превратился в мастерскую по изготовлению арчаков.

Работа кипела. Плотники, сколачивая из досок простые деревянные рамы, ругались, торопились. Женщины и старики, сидя прямо на земле, шили грубые подушки, набивая их соломой, конским волосом — всем, что могло смягчить жесткое дерево.

«Партизаны» собрались у подножия стены, в густой тени разрушенной башни. Бойцы молча проверяли снаряжение. В общей массе темных, сосредоточенных фигур я заметил и Сафара. Он стоял чуть в стороне, а рядом с ним, почти теряясь в его тени, суетилась маленькая женщина-китаянка. Мейлин.

Она что-то тихо, тревожно говорила ему, поправляя перевязь на груди. Ее руки мелко дрожали, когда она протягивала ему флягу с водой, обернутую в тряпицу, и мешочек с сухарями. В каждом ее движении сквозила отчаянная, трогательная забота женщины, провожающей мужчину на войну.

Сафар стоял смирно, позволяя ей ухаживать за собой. Потом он осторожно, с нежностью, которая так не вязалась с его хищным обликом и черным от сажи лицом, перехватил ее руки. Что-то сказал — тихо, коротко. И коснулся губами ее лба.

Я смотрел на него и вспоминал того Сафара, после смерти его жены. С мертвыми глазами, раздавленного горем, живущего только ради одного выстрела. Человека-тень.

Сейчас передо мной стоял другой воин. Спокойный. Собранный. В его взгляде больше не было безумия, только холодная, твердая сталь. Мейлин и эта война исцелили его. Он снова хотел жить.

Но я видел и другое. В глубине его зрачков, под слоем новообретенного покоя, все еще тлели угли. Он не забыл. Он шел туда, в степь, не просто воевать. Он шел убивать тех, кто отнял у него прошлую жизнь. Его месть стала холодной, расчетливой и оттого — еще более страшной.

Сафар заметил меня. Он мягко отстранил Мейлин, шепнул ей последнее слово и шагнул ко мне.

— Готов? — спросил я.

— Всегда готов, Курила, — он коротко кивнул.

К нам подошел Левицкий. В драной черкеске, с черным лицом и винтовкой за плечами, он сейчас меньше всего походил на молодого корнета. Он изменился, стал тверже, увереннее.

— Ну что, Серж. Пора!

— Береги людей, Володя, — сказал я, крепко сжимая его ладонь. — Не геройствуй попусту. Укусил — и бежать.