В гнезде "Пересмешника" - Артём Март
Муха одернул ее.
— Ну-ну, товарищ кальяндар. Давайте без фамильярностей. Да и какой я тебе господин?
— Извините, извините, молодой шурави, — старик умерил пыл, но все равно подобострастно раскланился.
— Ну тогда давай. Рассказывай свои новости, — сказал я хрипловато.
Мирзакула снова принялся переминаться с ноги на ногу. Прятать от меня лицо. Немного попыхча и утирая слезящиеся глаза, он начал:
— Но новости нехорошие… Не понравятся вам…
— Ну так тем более, — Муха нахмурился. — Выкладывай. Что там у тебя?
Старик вздохнул. А потом вдруг взял и уставился на меня. Его карие, афганские глаза сузились, странно блеснули в тени.
— Я нашел мертвеца, — сказал он хрипловато, — тут, недалеко. Мертвого солдата. Вашего. Шурави.
Глава 25
— Он там лежит в… — продолжал старик. — В… Не знаю, как это сказать по-русски… В…
Мерзакула задумчиво согнулся, выпятил свой горб и принялся водить головой, словно бы что-то вынюхивая.
— В…
Мы с Мухой переглянулись.
— Не знаю, как это сказать… — повторил старик. — На камнях. На камнях он. Я тропой шел, увидал его снизу… На камнях.
— Далеко ли отсюда? — спросил Муха.
Если раньше тон командира был, скорее, снисходительным, то теперь Муха посерьезнел. Нахмурился и, по своему обыкновению, слегка сжал губы.
Я же молчал. Слушал. Мрачное настроение возрастало у меня в душе после принесенных стариком «новостей». Идет ли речь об Алиме? Или о том, другом пограничнике, что пропал вместе с ним прошлой ночью?
Кого? Кого же застрелил этот таинственный «Джинн» на той обрушившейся тропе?
Вопросы эти крутились у меня в голове совсем недолго. Я довольно быстро взял себя в руки. Отбросил нарастающие эмоции. Разрешил взрасти лишь одной из них — холодному прагматичному недоверию, которое испытывал к этому старику.
— Нет-нет… — поспешил ответить дед, — недалеко. Солнце еще не скроется за горами, как туда уже можно попасть.
С этими словами старик указал своим корявым посохом вверх, на скалы «Кабана», высившиеся над этим местом.
Солнце неумолимо плыло по небу, приближаясь к вершине «Клыка». Пройдет не больше часа, прежде чем оно скроется за ним, погрузив это место в зябкие тени.
— В каком состоянии тело? — спросил Муха все так же по-деловому сухо.
— Чего?
— Тело, говорю, в каком состоянии?
Старик, заглянувший было в лицо Мухе, опустил голову, когда командир спросил его второй раз. Растерянно затрусил ею в отрицательном значении.
— Мертвец гниет? — невозмутимо спросил я.
— А! Нет-нет! — Мерзакула мельком глянул на меня.
Его слезящиеся глаза снова прищурились, ярко сообщая о том, что старик растянулся в улыбке под своим шарфом.
— Шурави лежит лицом к небу! Мерзакула видал его лицо. Нерусское лицо. Не светлое. Смуглое, как у нас.
Мы с Мухой снова переглянулись. Я видел, командир хотел было задать вопрос. Очевидный вопрос. Он хотел назвать имя Алима. Но сдержался. Ничего не сказал.
— Я знаю, — продолжил Мерзакула, когда ему никто не ответил, — знаю, что шурави, как мы, никогда не оставляют своих. Что они хотят забирать своих мертвецов, чтобы хоронить. Вот и подумал…
Старик замялся.
Мы молчали.
— Подумал… Что могу отвести… — Мерзакула проговорил свое предложение несколько испуганно. А потом тут же согнулся, укрыв от нас лицо капюшоном. От такого движения его странный, будто бы несколько неестественный горб на спине выпятился еще сильнее.
Тут подоспел Бычка. Остановился рядом с нами, держа банки с тушенкой.
Несмотря на то, что Бычка относился к афганцу с явной неприязнью, в глазах погранца читался определенный интерес.
Тогда я поймал себя на одной мысли: как забавно наблюдать, что простые, совершенно деревенские парни, вынужденные сегодня с оружием в руках защищать свою Родину на чужой земле, легко, даже, я бы сказал, подсознательно чувствуют этакую «подставу».
Моя чуйка тоже говорила, что со стариком что-то не так. Но она отточена опытом многих лет службы и войны. А Бычка… Бычка чуть больше года на службе.
Его неприкрытая, прямолинейная неприязнь к деду ярко демонстрировала одно — пограничник чувствует то же, что и я. Да только не может объяснить самому себе — что и почему он чувствует. Практически чистый, словно белый лист, разум Бычки пока не может это осознать. Может лишь выдать простую, примитивную реакцию, которая, как ни странно, оказывается чаще всего совершенно верной. И по делу.
— На вот, кушай. Только не обляпайся, — Бычка грубо сунул старику банки.
Тот неуклюже принял их, но выронил одну и принялся кряхтя поднимать, параллельно рассыпаясь в благодарностях.
— Ну? — спросил тихо Муха, когда мы немного, как бы невзначай отошли от Бычки с Мерзакулой, — что думаешь, Саша?
— Спрашиваешь, не хочу ли я пойти с этим дедом и посмотреть, а не Алим ли то лежит мертвый?
Муха помрачнел еще сильнее. Поправив панаму, обернулся. Взглянул на старика, который радостно болтал о чем-то с угрюмым, словно палено Бычкой.
— Бывает… — продолжил старлей, немного погодя, — что местные пастухи под видом неотложной помощи заманивают наших бойцов в засады…
— Верно. Бывает.
— Очень может быть, что это именно такой случай.
— Может.
Муха вопросительно приподнял бровь. Уставился на меня со значением.
Я не ответил. Выдержал его взгляд.
— И что? Ты не хочешь проверить? — спросил удивившийся Муха. — Я думал, Сашка, ты сейчас помрачнеешь, как туча. Сделаешься молчаливым, как ты это любишь, и заявишь, что тебе, де, нужно совершенно обязательно отправиться вслед за этим стариком, чтобы вернуть тело товарища. Ну и возражений ничьих не примешь. Опять же, ровно так, как ты это любишь.
— Ты еще плохо меня знаешь, товарищ командир, — сказал я холодноватым от задумчивости голосом.
Муха поджал губы. Покивал.
— Может быть… Может быть… И все же… Думаешь, он не врет? Или это происки местных душманов?
— А сам-то ты как думаешь? — глянул я на Муху.
Он задумчиво нахмурился. На его бледном лбу собрались необычно глубокие для молодого человека морщины. Муха потер щетинистый подбородок.
— Не знаю. Но рисковать бы я не хотел, Саша. С ним группу посылать придется. Да еще и неведомо куда. А если засада?
— Очень может быть, — согласился я.
— Или и того хуже, диверсия?
— Вполне возможно.
Муха тяжело засопел.
— Знаешь, что я тебе скажу, Саша? Если б я
