Кинжал Немезиды - Дмитрий Чайка
Впрочем, царевич не стал надевать даже тот немудреный доспех, что имел. И он не надел чужого, хотя ему предлагали их наперебой. Слабоумие и отвага, а еще голый расчет. Он ведь обещал сделать все быстро, и поэтому ему нужна скорость. Он в льняной рубахе, железной шапке и в широком поясе с бляхами. У него на руке щит, и он не обращает никакого внимания на те насмешки, что несутся в его сторону со стороны Пилоса. Он разглядывает врага и думает, как победить красиво. Ведь те, кто выкрикивают сейчас оскорбления, еще не знают, что завтра будут ползать у него в ногах.
— Как деремся, пастух? — презрительно спросил у него Силл.
— Как пристало благородным, — оскалился в улыбке Муваса. — И я не пастух. Я сын царя, тебе незазорно умереть от моей руки.
— Тогда бросаем копья, а потом сходимся на мечах, — удовлетворенно произнес Силл и отошел на десять шагов.
Да… Как все запущено-то. Тут по-прежнему дерутся с соблюдением куртуазных обычаев прошлого. А я-то думал, что они благополучно канули в Лету, когда погибли такие, как Гектор и Ахиллес. Как хорошо, что у копья Мувасы наконечник из стали. Мы как раз научились науглероживать железо порошком из древесного угля. Правда, получается у нас сталь далеко не всегда, учимся еще.
Силл бросает первым, и Муваса отбивает удар, заставив копье улететь в сторону. Войско разразилось радостными воплями, а вот Силл нахмурился и выставил щит перед собой, уперев ноги. Зря он так поступил, это уже немодно. Царевич из Арцавы подошел на два шага вперед, изогнулся каким-то невероятным образом и с утробным выдохом метнул свое копье. Острое жало с хрустом пробило кожу щита и уткнулось в бронзу панциря.
— А он и впрямь хорош, государь! — с завистью протянул Абарис. — Мне так нипочем не бросить.
Все идет словно в замедленной съемке, и я уже точно знаю, что будет дальше. Силл начнет мотать рукой вправо-влево, как всегда и пытаются делать в таких случаях. Минует целая секунда, когда придет осознание, что щит нужно все-таки бросить. Потом требуется еще пара секунд, чтобы помочь себе правой рукой, а в ней зажат меч. И все это тогда, когда к нему молнией несется враг, не обремененный доспехом. От него до царя всего три прыжка, и он побежал ровно в тот момент, когда бросил копье. Силл быстр. Он стряхнул наземь проклятый щит и поднимает свой клинок, но уже слишком поздно. Молниеносный удар махайры отсек правую кисть вместе с мечом, и та падает на утоптанную землю. Это чистое пижонство со стороны Мувасы. Он уже мог просто зарубить его. Но нет. Пока царь упал на колени, с воем зажимая культю, царевич заходит сзади и с оттяжкой рубит его чуть ниже кромки шлема. Голова отлетает в сторону, несколько алых фонтанчиков бьют вверх и тут же опадают, а тело сына Нестора тяжело валится набок. Сухая, каменистая земля жадно впитывает кровь своего повелителя, и вскоре на этом месте остается только темное пятно.
Над полем воцаряется секундная тишина, которая взрывается воплями восторга. Боги высказали свою волю, а жизнь Ахайи только что изменилась необратимо. Теперь уже никогда не будет так, как прежде. Это здесь понимал даже последний из рабов.
— Пилос твой, царь Эней! — старейшины подошли ко мне и склонили спины. — Владей им честно, ибо так решили боги. Мы покорны их приговору.
— Ведите, — важно приказал я.
Сто пять комнат! Сто пять! Ничего себе недвижимость я отписал блудному царевичу. У самого такой нет. А купальня какая! Ванна Нестора, какой я ее запомнил по музею Пилоса, оказалась на редкость неудобной.
Да, рисунки на ней красивые, но могли бы сделать ее и побольше. Вытянуться во весь рост не получится никак. Но все равно, я кряхтел от удовольствия и вылезать не хотел нипочем, заставляя рабынь подливать горячую воду кувшин за кувшином. Теперь-то понятно, почему Пилос стоит на холме, а не на отвесной скале, где даже у горного орла развивается боязнь высоты. Здесь бьют ручьи. Здешние мастера заковали их в керамические трубы, по которым вода идет самотеком, разносясь по всему немалому дворцу. В купальню вода тоже заходит, а потом сливается по дренажной системе из точно таких же глиняных труб и канав. Вот тебе и Бронзовый век. Никак не могу припомнить, когда в средневековой Европе появилось нечто подобное. И появилось ли вообще.
— Государь! — в купальню вломился Муваса, на лице которого был написан праведный гнев. — Тут рабынь и правда, пара тысяч, да только красивых на пальцах одной руки можно пересчитать! Я всех посмотрел.
— Так ты красивых хотел? — поднял я брови в изумлении. — Почему же сразу не сказал? Друг мой, нужно быть осторожным в своих желаниях, они могут исполниться. А еще нужно быть очень точным, когда просишь чего-то у богов и царей. Они не обязаны угадывать твои мысли.
Муваса открыл рот, пораженный свалившейся на него истиной, а потом ушел, аккуратно притворив за собой дверь. А я потянулся размякшим телом, с удовольствием обозревая расписные стены, с которых на меня любовались дельфины и осьминоги. А еще фигуристые девчонки в неглиже, которые до раскопок не дожили. Я бы их совершенно точно запомнил.
— Спинку потереть, государь? — миловидная рабыня наклонилась ко мне, задев налитой грудью. Она это не специально, я точно знаю.
— Ну, потри, — благосклонно сказал я, передав себя в умелые руки здешней банщицы. Да, не о том я подумал. Она и впрямь начала меня тереть изо всех сил. Ну да ладно, пусть. Грязи на мне столько, что не выговорить. Какой месяц в походе.
— Пожалуйте на ложе, государь, — показала она. — Я весьма искусна в растирании тела. Сначала я разомну вас, а потом умащу маслами.
Я лежал на каменном столе и постанывал от наслаждения. Маленькие сильные руки мяли и крутили мои мышцы, превращая их в кисель. Они втирали в мое тело какие-то ароматы, от запаха которых слегка кружилась голова. Надо будет ее с собой забрать, в Энгоми.
