Лед - Андрей Алексеевич Панченко
Люди шли молча. Никто уже не разговаривал, не жаловался, даже не ругался. Слова застывали на языке, превращаясь в острые кристаллы боли в горле. Мы все были заняты одним — дышать, переставлять ноги, тащить на себе груз покрытых ледяным панцирем мехов и собственную измученную плоть.
Каждую ночь мы проводили в муках. В такой лютый мороз нагреть палатку было практически невозможно, а на строительство иглу у нес попросту не оставалось сил. Сон не приносил отдыха — это был скорее провал в забытьё, из которого то и дело тебя вырывало неосторожное движение соседа или собачий вой.
Особенно тяжело стало на шестой день. Ветер поднялся, небо плотно затянуло тучами, и темнота сгущалась до такой степени, что различить в ней хоть что-то было вообще невозможно. Мы едва не потеряли дорогу к зимовью, и лишь благодаря ранее расставленным ориентирам, мы всё-таки продолжили путь в верном направлении. Я гнал всех вперед никого не жалея. Когда Паньшин вдруг обессилено опустился в сугроб, я не стал с ним разговаривать и просить подняться, а со всей злости ударил его кнутом каюра по лицу, оставляя кровавую полосу на щеке. Говорить я не мог, и он тоже, но мы поняли друг друга без слов, Игорь с трудом поднялся и пошел дальше.
Когда наконец вдалеке показались тусклые огни нашего лагеря, никто не крикнул от радости и не бросился вперёд. Мы шли молча, как тени, потому что в нас не осталось сил ни на радость, ни на слова.
Мы добрались до зимовья не людьми, а скорее ожившими мертвецами. Снег и лед облепили нас так, что лица были неразличимы. На мехах застыли целые пласты льда, бороды превратились в колючие сосульчатые маски. Выжившие собаки падали прямо там, где останавливались нарты, и встречающие нас товарищи, срезали с них упряжь, а потом на руках переносили в укрытие.
Никто не бросился к нам с вопросами — все и так всё поняли. Мы вернулись одни, и в ужасном состоянии, а значить выживших нет. Те, кто остался в зимовье, поддерживая нас под руки, завели в дом и помогали снять закоченевшие меха. В тишине было что-то страшнее любого крика.
Я упал на ближайшие нары у входа и некоторое время не мог даже пошевелиться — тело словно налилось камнем. Пальцы не сгибались, стянутые морозом губы не позволяли сказать и слова. Паншин сидел рядом, смотря на почерневшие ногти на левой руке, он отморозил несколько фаланг на пальцах. Ричард дрожал так сильно, что зубы стучали, но и он молчал. Только Тупуна не было с нами рядом, его сразу же увели инуиты к себе в жилище.
— Говорить можешь? — передо мной на корточки присел Арсений, заглядывая мне в лицо — Хоть что-то нашли?
— Живых нет — С трудом прохрипел я — Мы принесли с собой всё, что удалось собрать: кое какие личные вещи погибших. Всё это в нартах, под брезентом.
— Понятно… — Арсений встал — С твоего разрешения я гляну. Хорошо хоть сами вернулись живыми. Кстати из тех троих двое умерли тоже, так что из экипажа «Полярной звезды» выжил только один человек. Палубный матрос Максим Корякин, девятнадцати лет отроду. В рубашке парень родился, хоть и потерял пальцы на ногах, но зато живой.
Я просто равнодушно кивнул головой. Еще двое… После того, что мы видели и пережили, эти две смерти меня уже никак не трогали, тем более, что парни были мне не знакомы. Мы сами только что едва разминулись со старухой с косой. Арсений ушел, а мне в руки кто-то сунул исходящую паром кружку с чаем.
— Спасибо командир — сиплый голос Игоря Паншина отвлек меня от мрачных мыслей — Век не забуду! Если бы не ты…
— Кушайте, не обляпайтесь… — Прошептал я в ответ, уже практически вырубаясь. В тепле меня неодолимо клонило в сон.
Проснулся я только глубокой ночью на своих нарах, и переодетый в чистую одежду. Проснулся от жара, и от того, что мне зверски хотелось пить и есть. Желудок буквально сводило от голода. В зимовье было тихо, только потрескивание огня в печи создавало уютную атмосферу. Самое главное, я не слышал жалобного воя собак и завывания ветра, что в течении семи суток не давали мне спать.
Почти все полярники лежали в своих кроватях и только за столом, при свете тусклого ночника сидели трое: Арсений, Чарли и Игорь Паншин. Левая рука Игоря была перебинтована, очевидно Галицкий успел сделать ему операцию. Перед ними лежали наши находки: медальон с гербом Романовых, изломанный бинокль, револьвер княжеского офицера, личные документы и вещи тех погибших, у которых они оказались с собой. С каждого трупа мы старались брать хоть что-то, что могло бы помочь в их идентификации и опознании.
— Что будем говорить? — тихо спросил Паншин у Арсения. — Правду? Мы не нашли цесаревича и князя, но и выжить там никто бы не смог. Если бы не командир и Тупун, и мы бы не вернулись, а ведь мы в отличии от пострадавших и подготовлены были лучше, и снаряжение нужное имели, да и собаки у нас были. Без сомнения, там все мертвы.
— Скажем то, что видели, — Вместо Арсения ответил я, садясь на нарах. — Без всяких догадок. Мы нашли двадцать семь тел. Мы нашли следы их окружения. А их самих — нет. Это всё, что можно сказать.
Спасательная экспедиция дорого встала нашей команде. Из сорока собак, что мы брали с собой в поход, в живых осталось всего восемь голов. Из тех двенадцати, что дошли до зимовья, еще четверо псов так и не смогли оправиться от последствий похода и умерли в течении двух дней после возвращения. Мы потеряли двое нарт со всей упряжью, гору продовольствия для людей и собак, сожгли несколько десятков литров дефицитного керосина и спирта. Но самое главное, из строя на долго вышел Игорь Паньшин, а Ричард и я хоть и сохранили в целости все свои конечности, но тоже получили довольно сильные обморожения. Теперь, вместо тренировок и слёживания полюсной партии, я вынужден был лежать в постели восстанавливаться от последствий безнадежной спасательной операции.
Дни после возвращения тянулись вязко, как густой кисель. Лагерь жил своей жизнью, но прежнего беззаботного настроения уже ни у кого не было. Тела погибших матросов мы похоронили на берегу, сложив каменные насыпи над их гробами. Закапать в
