Смерть на обочине - Евгений Васильевич Шалашов

– У меня к вам только один вопрос: каковы ваши планы на будущее? – спросил Бравлин, выпуская клуб дыма.

Нюхать табачный дым неприятно, хотя я и приобрел некоторую закалку из-за своих коллег, забегавших ко мне, из-за полицейских, смолящих не только папиросы, но и ядреную махорку, выращенную на собственном огороде. Стараясь не закашляться и сохранить невозмутимое лицо, ответил четко и коротко:

– Заниматься своим делом, готовиться к получению диплома экстерном.

– Я имел в виду – далекие планы.

– Планы простые – жить, работать. После окончания Леночкой гимназии явлюсь к вам официально просить руку и сердце вашей дочери.

– Вы уже получили согласие родителей посвататься? – посмотрел на меня Бравлин.

А говорил, что будет только один вопрос.

– О своих намерениях посвататься я им написал, ответа пока не получил, но родители мне давно сказали, что моему выбору препятствовать не станут. К тому же время у нас еще есть.

Подумав, добавил чистейшую правду:

– Единственное, о чем меня просила матушка, чтобы моя будущая невеста была из приличной семьи, пусть даже не очень богатой и неродовитой.

Хотел еще сказать, что готов жениться на Леночке, будь она дочерью крестьянина или мясника, но не стал.

– Род Бравлиных известен со времен Михаила Федоровича! – горделиво вскинулся Георгий Николаевич. – Богатства, разумеется, у нас поменьше, нежели у вашего папеньки, но моя дочь не будет бесприданницей!

Георгий Николаевич вытащил из кармана маленькую походную пепельницу, открыл крышечку и аккуратно затушил окурок. Потом достал еще одну папиросу, опять закурил.

– Если будет приданое, неплохо, – улыбнулся я. – Даст бог, у нас с Леночкой появятся свои дети, то деньги лишними не станут.

– Но все-таки, Иван Александрович, каковы ваши планы? Я уверен, что в Череповце вы долго не пробудете. Неужели вице-губернатор не подыщет место для своего единственного сына? И не в Новгороде даже, а в Петербурге. Мне, как отцу, важно знать – где окажется моя дочь?

– А вот здесь, Георгий Николаевич, ничего не могу сказать, – покачал я головой. – Сам просить у батюшки тепленького местечка не стану. У меня имеется служба, меня устраивает здешняя жизнь. Разумеется, мечтаю, чтобы появилась жена. Если переведут в Новгород или Санкт-Петербург – так тому и быть. Разумеется, если Лена не будет против.

– Я сегодня встречался с Лентовским, – сообщил статский советник. – Мы с ним хорошо знакомы – он раньше служил в Белозерске прокурором. Николай Викентьевич дал вам самую лестную характеристику. Еще, как оказалось, я подложил изрядную свинью нашему судебному следователю, когда рассказал его превосходительству, что тот постоянно сидит в своем кабинете.

– Главное, чтобы дело делалось, – хмыкнул я. – А уж сидит ли следователь в кабинете, бегает ли, это неважно.

– Знаете, господин Чернавский, первоначально хотел сказать, что откажу вам, – улыбнулся Бравлин. – Теперь говорю – приходите, я дам согласие. Если, разумеется, ничего не изменится.

– Если Леночка не передумает, – уточнил я.

– Леночка? А вы?

– А что я? Нужно быть полным дураком, чтобы пройти мимо своего счастья.

Глава девятая

Служебное совещание

Вчера сидел за столом, сервированным фарфором и хрусталем, общался с родителями будущей невесты, улыбался самой прекрасной девушке в мире, даже умудрился, когда родители отвернулись, чмокнуть ее куда-то пониже ушка и повыше шейки, а сегодня…

Сегодня стою около длинного стола в покойницкой, на котором лежит наша «находка», и наблюдаю за действиями господина Федышинского. Был бы здесь скелет или «свежий» покойник, право слово, было бы легче. Полусгнившие почерневшие останки куда неприятнее. Даже в субботу, когда мы рассматривали покойника возле дороги, было не так противно.

– Sic transit gloria mundi[23], – хохотнул доктор, заметивший мое состояние.

Не нужно учить латынь, чтобы перевести цитату. Слишком она известна. Знаю, рано или поздно каждый из нас превратится в нечто подобное, но сами мы такое не увидим.

Мог бы господин доктор и вчера осмотреть останки, выдать мне акт заключения, но статский советник тоже человек и по воскресным дням не работает. Вон, ручонки-то дрожат, а если дыхнет в мою сторону, то «выхлоп» перебивает запахи морга. Не знаю, чьи запахи убойнее – перегара или застарелых трупов? Вечером придется проветривать шинель и «подменку» не в сенях, а во дворе. Покамест же внимал словам доктора и делал небольшие пометки. А господин Федышинский устало вещал:

– Покойный – мужчина, от сорока пяти до пятидесяти лет от роду, рост – под три аршина, волосы – черные, с проседью, убит твердым предметом, наподобие металлического шара. Уж очень вмятина на затылке округлая. Это не топор, не кувалда. Пальцы, как я и предполагал, отрезаны позже, после убийства. Зубы покойного в хорошем состоянии, а это удивительно для его возраста.

– Михаил Терентьевич, вмятина на затылке одна? Нет ли еще чего-то? Переломов? Каких-нибудь следов борьбы? – спросил я.

– Если они и были, то теперь не скажешь, – хмыкнул доктор. – Про синяки да ушибы только господь бог ответит. Косточки – за исключением отрезанных, не сломаны, повреждений позвонков и ребер не вижу.

– Ясно-понятно, – вздохнул я. – Дядька-то, судя по всему, здоровый был, с таким справиться непросто. Невозможно сказать – была ли драка, в ходе которой человека убили, или попросту ударили сзади?

– Именно так, – подтвердил Федышинский. – О том сказать невозможно. Все, что мог сделать, сделал, все остальное – ваша епархия. Трудитесь, господин следователь, раскрывайте.

Я немножечко потоптался на месте, раздумывая – не найдется ли среди лохмотьев, оставшихся от нижнего белья, каких-нибудь подсказок? Превозмогая запахи и страх перед останками, подошел поближе.

– И какого рожна вы там высматриваете? – с раздражением спросил доктор. – Думаете, найдете нечто такое, что я пропустил?

Вечное недовольство врачей в отношении дилетантов, пытающихся давать советы. Улыбнувшись Михаилу Терентьевичу, пояснил:

– Бывает, на нижнем белье имеется бирка, какая-нибудь метка. Портной пришил, прачка.

– Помилуйте, Иван Александрович, какие тут метки с бирками? – замахал руками доктор. – Если они и были куда-то пришиты, то ничего не осталось, истлело. Прачка свои метки к вороту пришивает, к подолу, а тут ничего и нет. – Федышинский на секунду задумался, потом сказал: – А ведь ваши мысли, господин следователь, в правильном направлении идут. Я там кусочек ткани узрел, он слегка голубизной отливает.

– Голубизной?

– Ага, – кивнул доктор. – Я за свою армейскую бытность много подштанников распорол. У нижних чинов белье сероватое, простое, у обер-офицеров – белое, а у полковников с генералами – да и то не у всех, с голубизной. С голубизной – оно дорогое, то ли из Франции ткань везут, то ли из