Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

Григорий открыл рот, чтобы сказать что-то, что-то нормальное, современное, но вместо этого горло само выдало хриплый, но грамотный, выверенный годами изучения источников, ответ на том же старорусском наречии:

— Нет, дедушка, не пьян. Голова кружится… Где это мы находимся?

Старик скосил глаза, усмехнулся, обнажив беззубый рот:

— А ты откуда пришёл, что и града не ведаешь? Москва, родимый. Первопрестольная. А церковь сия — во имя Святителя Николая, что на Посадях.

Григорий кивнул, машинально, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Москва. Никольская церковь. Он знал её. Но она должна была быть совсем в другом месте, и выглядеть иначе… или не быть вовсе.

— Благодарю, дедушка, — выдавил он и, сунув руку в карман плаща, нащупал несколько монет. Мелочь. Рубли. Вытащил и протянул нищему.

Тот взял, посмотрел на блестящие диски из незнакомого металла с непонятными надписями, и лицо исказилось суеверным ужасом.

— Что это?! Колдовские знаки?! — старик отшвырнул монеты, и они, звякнув, покатились по камням паперти. — Убирайся, еретик окаянный! Бесовскими дарами меня искушаешь!

Он замахнулся на Григория своей клюкой.

Григорий отшатнулся, сердце ушло в пятки. Первая же попытка взаимодействия с этим миром закончилась провалом и обвинением в колдовстве. Он резко развернулся и почти побежал вниз по ступеням, соскользнув в густую, вонючую грязь улицы.

Он шёл, не разбирая дороги, отстраняясь от толпы, чувствуя на себе тяжёлые, любопытные взгляды. Плащ, брюки, короткая стрижка — всё кричало о том, что он чужой. «Странник, — подумал Григорий с истерической долей надежды. — Пусть думают, что я странник. Из далёких земель».

Он поднял глаза на Кремль вдали. Белокаменный, грозный и настоящий. Григорий знал каждый его изгиб, каждую башню — но по чертежам, картинкам, современному облику. А сейчас видел во плоти. Дым из труб, движение на стенах, золото куполов, слепящее даже сквозь мглу.

И тут сознание, тренированное годами работы с датами, выдало сухую, неопровержимую справку. Никольская церковь «на Посадях» была снесена в XVIII веке.

От нахлынувшей мысли его вырвало в придорожную канаву.

Глава 2

Григорий шёл, не видя дороги, спотыкаясь о колдобины и размокшие доски, перекинутые через особенно грязные участки. Его рвало ещё дважды — пустой, судорожной спазмой, пока тело не смирилось с шоком. Внутри всё дрожало мелкой, неукротимой дрожью, как струна, зажатая в бридж. Мысли метались, цепляясь за абсурдные версии: массовый психоз, розыгрыш, съёмки исторического фильма… Но запах! Запах невозможно было подделать. Едкая смесь человеческих испражнений, дыма, дёгтя, кожи и какой-то кислой щёлочи — браги или кваса. Это был запах живого, не приукрашенного Средневековья.

«Дыши, Григорий, просто дыши, — командовал он себе, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони. — Ты историк. Ты знаешь эту эпоху лучше, чем свой собственный дом. Используй это».

Он остановился, прислонившись к бревенчатой стене какого-то амбара, и попытался сориентироваться. Кремль был главным маяком. Зная планировку, можно было понять, где он находится. Белокаменные стены, зубцы — «ласточкин хвост»… Значит, это уже конец XV–XVI век. Златоглавый Успенский собор, колокольня Ивана Великого… Всё на месте. Значит, до Смуты ещё есть время. Но сколько?

Взгляд упал на группу людей у водопоя. Мужики в грубых зипунах, портах, заправленных в сапоги. Женщины с вёдрами на коромыслах. Дети, бегающие босиком по грязи. Никто не смотрел на него с удивлением. Странный вид? Да, плащ и отсутствие бороды выдавали в нём чужака. Но в Москве, столице, видели и не таких. Купцы иноземные, наёмники. Его приняли за одного из них.

«Борода, — промелькнула первая практичная мысль. — Мне нужна борода. И другая одежда». Его собственный, некогда дорогой, плащ от версаче выглядел здесь верхом чудачества.

Григорий заметил вдали, за посадскими домами, ещё один комплекс строений — деревянные стены, поверху — частокол, а над ними — купола церквей. Монастырь. Спасский? Андроников? Неважно. Монастырь — единственное место, где странника, даже чудаковатого, могли приютить, не задавая лишних вопросов. Там же были книги. И главное — относительная безопасность.

Он заставил себя двинуться в ту сторону. Дорога заняла больше часа. Чем дальше он уходил от главных улиц, тем примитивнее становилась застройка. Избы-пятистенки, курные, без труб, с дымом, стелющимся прямо под соломенной крышей. Дворы, обнесённые частоколами. Свиньи, куры, собаки. Всё тонуло в густой, липкой грязи, в которой вязли ботинки по щиколотку.

Наконец, он дошёл до ворот. Деревянные, обитые железом, с небольшим оконцем-калиткой. Над воротами — икона Спаса Нерукотворного. Значит, Спасо-Андроников монастырь. Одно из старейших подмосковных обителей. Дух захватило. Он стоял перед тем самым монастырём, который в его времени был музеем, а здесь дышал полной грудью.

Григорий постучал в калитку. Прошла минута, прежде чем окошко отодвинулось, и оттуда на него посмотрело суровое, обветренное лицо монаха в чёрном клобуке.

— Чего надобно? — голос был хриплым, недружелюбным.

Григорий собрался с духом, вспоминая все вычитанные когда-то в житиях обороты речи.

— Мир дому сему, отче. Странник я, грешный. Имя моё Григорий. Сбился с пути, пристанища прошу на ночь грядущую… и трудов ради пропитания.

Он говорил нарочито медленно, подбирая слова, стараясь звучать «книжно», но не слишком. Монах оценивающе оглядел его с головы до пят. Взгляд задержался на лице без бороды, на странном плаще.

— Откелева?

— Из… северных краёв, — брякнул Григорий первое, что пришло в голову. Новгородчина была разорена опричниной, оттуда многие бежали — логично.

— Грамоте обучен? — внезапно спросил монах.

Сердце Григория ёкнуло. Это был шанс.

— Обучен, отче. Писать и чести могу.

Монах что-то пробурчал себе под нос, затем щёлкнул засовом, и калитка со скрипом открылась.

— Заходи. К отцу казначею направлю. Он у нас за пришлых отвечает. Только смотри… — монах ткнул пальцем ему в грудь. — Без хулы. Без пьянства. Без воровства. А то живо в Москве-реке искупаешься.

Внутри было просторно и ухоженно. Деревянные кельи, несколько каменных храмов, огороды, хозяйственные постройки. Воздух был наполнен тем же ароматом, что и в городе, но с примесью свежего хлеба и сушёных трав. Монах привёл к небольшой, но крепкой келье у самой стены.

— Обожди здесь.

Вскоре дверь открылась, и вышел человек. Невысокий, плотный, лет пятидесяти, с умными, пронзительными глазами, которые сразу же принялись изучать Григория с ног до головы. Лицо обрамляла аккуратная седая борода. Одежда — простой чёрный подрясник, но из добротного сукна. Это был отец Кассиан, казначей.

— Так, так… Странник, — произнёс он, голос был тихий, но весомый, наполненный незримой властью. — Говорят, грамотный. Это редкость. Покажи-ка руки.

Григорий