Атаман - Алексей Викторович Вязовский
Я действительно переоделся. Белая чалма с красивым пером украшала теперь мою голову вместо папахи. Точно такие же изменения претерпела экипировка урус-сардаров.
— Как думаешь, Абдурахман, сможет шах уговорить хозяев гор пропустить войско моего сипахсалара Платова? — спросил я, ничем не выдавая своего волнения. Его и не было. Можно подумать, мне впервой проезжать под нацеленными на меня стволами. Кесмет, будь что будет — отличная философия для воина, ежесекундно рискующего своей головой.
— Если твой сипахсалар готов заплатить, трудностей не будет, — уверенно отозвался баракзай. — Эти шайтаны за звонкую монету жену свою продадут.
«Не любишь ты хайберских горцев, Абдурахман», — заключил я.
Мы углублялись все дальше и дальше в ущелье. Фигуры афридиев исчезли, но отчего-то тревога нарастала. В воздухе накапливалось почти физически ощущаемое напряжение. Колонна двигалась по руслу высохшей реки, вскоре нам предстоял привал в селении Али Масджид.
Неожиданный удар грома возвестил о приходе бури. Нет ничего более ужасного в горах, чем оказаться в тесном ущелье в такую погоду. С неба на нас обрушились потоки воды, она закипела под копытами наших коней, наполняя русло. Не сговариваясь, без отдельной команды, все пришпорили коней, стремясь вырваться из теснины, по склонам которой уже извергался настоящий потоп. Промокшие до костей, мы мечтали лишь об одном — найти место, где можно будет подняться повыше и переждать разгул стихии. В противном случае, нам грозила смерть или членовредительство в страшных потоках воды, которая все прибывала.
— Муса! — кричал я, нахлестывая коня и борясь с ветром и с разноцветными водопадами, падавшими со стометровой высоты. — Следи за Земаном! Не дай ему упасть с лошади!
Через несколько минут мы были спасены — вырвались на простор и смогли, взобравшись повыше, покинуть дорогу, превратившуюся в горную реку, чьи воды стремительно неслись к выходу из Хайберского прохода. Мокрые, дрожащие от холода всадники выжидали, когда поутихнет ярость природы.
«Что это было? — думал я, пользуясь вынужденной остановкой. — Кто-то на небесах распорядился смыть с меня пыль Центральной Азии, чтобы я вступил чистым в индийские просторы? Или то было грозное предупреждение о грядущих бедствиях, которые меня ждут? Вот так и превращаешься в философа, стоит оказаться на краю гибели».
Внезапно все закончилось — ливень прекратился как по мановению волшебной палочки, воды, заполнившие ущелье, исчезали со скоростью брошенного камня, заклубились испарения. Не прошло и часа, как открылась возможность продолжить наш путь. Пыль была безжалостно смыта, дышалось легко и свободно, и, если бы ни влажная одежда, окончание нашего путешествия через проход можно было бы назвать даже приятным.
— Сайки! — с тревогой в голосе известил меня Абдурахман, указывая на строящийся перед выходом из ущелья форт.
Я стянул с головы промокший тюрбан, достал из хурджина и водрузил на законное место свою папаху, скинул и убрал тонкий халат, под которым пряталась черкеска. Мне совсем не улыбалось, чтобы сикхи приняли меня за афганца. Пусть я представлял Махмуд-шаха, но и от роли посланца атамана Платова никак нельзя было отказаться.
— Кто ты, незнакомец? — перевел мне Абдурахман вопрос командира небольшого конного отряда, который завидев нас тут же выметнулся из форта.
Как военачальник с интересом разглядывал мой наряд, так и я беспардонно пялился на его головной убор — настоящую башню, а не тюрбан, да еще украшенную металлическими кольцами и украшением в виде полумесяцев со скрещенными изогнутыми кинжалами (2).
— Юзбаши Пьётр, — по-военному отдал честь. — Я прибыл с далекого Севера, из страны Урус, чтобы засвидетельствовать свое почтение махарадже Ранджиту Сингху. Сообщите ему, что у меня к нему неотложное дело.
Сикх бесстрастно кивнул, его высокий синий тюрбан с легким звоном качнулся, а глаза, холодные, будто неживые, проникли, казалось, в самую мою душу. Меня прошиб холодный пот: мне был знаком такой взгляд — взор человека, готового умирать. И я понял, что в Пенджабе просто не будет.
— Махараджа Ранджит не здесь, — раздался скрипучий голос. — Он под стенами Пешавара. Следуйте за мной, незнакомцы. Но пуштунам придется вернуться в свою страну. Им здесь не рады. Как и гвардейцам шаха. Если они твой эскорт, в нем больше нет нужды. Если они хотят битвы, мы готовы.
Да, сикхи — это острый камень, рожденный Пенджабом. Мне сразу стало понятно: проще гипсовую статую уговорить станцевать, чем в чем-то убедить этого офицера.
— Прощай, Абдурахман, — обратился я к баракзаю, — твоя миссия закончилась, моя же только начинается.
* * *
Все-таки из бывшего полковника, а ныне казачьего сотника нормального дипломата не слепить. Даже при всем моем желании. Попал, что называется, пальцем в небо с первого же «залпа».
— Светлый махараджа, мир тебе от бога Шивы и радость от богини Кали. Да будет этот век последним веком в твоей жизни, без повторного рождения в других телах, без реинкарнации, — обратился я Ранджиту Сингху, когда мы прибыли в огромный сикхский лагерь, разбитый на равнине под стенами Пешавара.
Мне этот текст подсказали в Кабуле знающие люди, как формулу, принятую при дворах индийских властителей. Вот тут-то и выяснилось, что сикхи — это нечто иное, чем я себе представлял. Лучше бы я с Абдурахманом посоветовался, он с ними по крайней мере воевал…
Махараджа, молодой маленький человечек, ростом примерно с метр шестьдесят, в желто-горчичной одежде и скромном тюрбане без украшений, с обезображенным оспой лицом и мертвым левым глазом, при моих пафосных словах весело расхохотался. Наплевав на дипломатический протокол, подбежал ко мне и крепко обнял. Я обалдел. Везде все эти шахи-эмиры-ханы требовали сложного церемониала, а тут вдруг такое панибратство…
Сингх взял меня за руку и отвел под фруктовое дерево, под которым лежал простой ковер.
— Садись, мой друг, — ответил он мне по-арабски без особой запинки. — Вынужден тебя огорчить. Исповедуй я индуизм, твое обращение могло бы порадовать мое сердце. Но я сикх. Мы не верим ни в переселение душ, ни во множественность Богов. Бог для нас всегда един, нам не нужны посредники для общения с ним, как и идолы, статуи или изображения, как в прочих религиях. Тем более, мы отвергаем паломничество, жертвоприношения, мистические практики, посты, обряды, ритуалы, аскетизм, умерщвление плоти и прочие несуразности, выдуманные в исламе и индуизме. Кажется, кое-что из мною названного замечено и в христианах? — уточнил он с лукавой улыбкой. — Чувствуй себя дорогим гостем, общайся со мной запросто, мне нужно об очень многом тебя
