Господин Тарановский - Дмитрий Шимохин

Начальник острога, выцветший, уставший от десятилетий службы полковник с одутловатым лицом, встретил меня с едва скрываемым скепсисом. Он видел высочайшее повеление, но в глазах его читалось: «Еще один прожектер из столицы. Поиграется и уедет, а мне с этим сбродом потом разбираться».

По его приказу всех «свободных от работ» каторжников выгнали на промерзший плац. Сотни людей. Серая, однообразная масса в арестантских робах с бубновыми тузами на спинах. Они сбились в угрюмую, враждебную толпу, глядя на меня — нарядного, сытого «барина» в дорогой шубе — с плохо скрываемой ненавистью. Из толпы доносились циничные смешки и утробный, глухой кашель — вечный аккомпанемент сибирской каторги.

Я поднялся на низкое, заснеженное крыльцо караульного помещения и окинул их взглядом.

Я не стал начинать с обещаний. Мой голос, усиленный морозным воздухом, прозвучал жестко и громко, перекрывая их враждебный гул.

— Смотрите на себя. Вас списали со счетов. Вы — отбросы, которыми Империя удобряет эту мерзлую землю. Большинство из вас сдохнет здесь — от цинги, от чахотки, от розги, от ножа. Кто-то попробует бежать и помрет по пути. Ваша жизнь не стоит и ломаного гроша!

Толпа затихла. Смешки прекратились. Я ударил их правдой, голой и жестокой, и они, ошеломленные, замолчали. Ну а теперь, когда я привлек их внимание, можно переходить к сути дела.

— Но я пришел сюда не жалеть вас, — продолжал я, интонацией словно вбивая в их головы каждое слово. — Я пришел предложить сделку. Государству нужна железная дорога. А мне — рабочие руки, чтобы ее построить.

По толпе прошел недоумевающий ропот.

— Те, кто пойдет со мной, — я повысил голос, — получат человеческое отношение. Получат новую, чистую одежду, теплую обувь и нормальный обиход. Пайку — полную, солдатскую, с мясом и хлебом, а не ту баланду, которую вы жрете здесь.

Я сделал паузу, переходя к главному.

— И самое важное: каждый день работы на стройке будет засчитан вам за три дня каторги.

На плацу повисла мертвая тишина. Я видел, как в серых, угрюмых лицах проступает недоверие, как они начинают лихорадочно считать. День за три. Это означало, что десятилетний срок превращался в три с небольшим года. Это был не просто шанс — это был выход.

По толпе пошли шепотки. Это было уже нечто осязаемое. Не сказки о свободе, а конкретное, выгодное предложение.

Я смотрел на них. Это был хороший, крепкий материал. Но я видел и то, что будет после. Они отработают, выйдут за ворота… и что? Куда они пойдут с «волчьим билетом»? С клеймом каторжника? Таких ждало либо вечное батрачество, либо возвращение на большую дорогу. Они получат свободу, но не получат будущего.

Пора было рискнуть.

— Это — для всех, — сказал я громко. — Но есть и другой путь.

Толпа снова затихла, пытаясь понять, в чем подвох.

Я сделал паузу, обводя взглядом их напряженные лица. У меня давно в голове грелась одна рисковая идея, и решил пойти на эту авантюру.

— Путь для тех, кому мало просто скостить срок. Для тех, кто готов искупить свои преступления перед страной и людьми не потом, а кровью.

— Мне нужны не просто рабочие. Мне нужны солдаты. Те, кому нечего терять. Те, кто готов умереть, но и получить шанс на полное очищение имени.

Я видел, как напряглись некоторые из арестантов.

— Тот, кто пойдет со мной в бой, получит лучшее английское ружье, добрый паек и жалование. Тот, кто выживет, — получит полное прощение и чистые бумаги и новую жизнь. Но предупреждаю: отбор будет жестоким. Я сам буду отбирать каждого.

Наступила тишина. И тут ее разорвал хриплый, простуженный голос. Из первых рядов, растолкав соседей, вышел кряжистый мужик с поломанным носом и унтер-офицерской выправкой.

— Какое ружье, ваше высокоблагородие? И кто командовать будет? Офицеры ваши — гвардейские хлыщи, что пороха не нюхали?

Я смерил его взглядом с головы до ног, не скрывая насмешливого интереса.

— А тебя, мил человек, на каторгу не за дерзость ли отправили? — спросил я громко. — Уж больно ты смел, как я погляжу.

По толпе пронесся нервный смешок. Унтер не дрогнул.

— Так тебе смелые нужны, ваше высокоблагородие, али овцы покорные, чтобы блеяли в строю?

Вместо ответа я усмехнулся. Этот старый волк мне определенно нравился.

— Мне нужны именно такие, как ты. Смелые. А на твои вопросы отвечу. Ружья — английские «Энфилды». Командовать будут унтер-офицеры. А офицеры, — я обвел взглядом толпу, — офицеры прошли войну, а некоторые — и не одну.

И тут из задних рядов вышел худой каторжник с горящими глазами и заговорил с польским акцентом:

— Пан полковник! Мы сражались за свободу нашей родины! Вы идете помочь другим народам? Если это так — мы готовы пролить свою кровь за их свободу, как проливали за свою!

Это был прорыв. Прагматичный вопрос старого солдата и идейный порыв бунтовщика сломали лед.

— И меня запишите!

— Я пойду!

— К черту эту каторгу!

Люди ринулись вперед, к крыльцу, отталкивая друг друга, выкрикивая что-то, протягивая руки. Угрюмая, серая масса вдруг ожила, превращаясь в сотни отдельных, отчаянных судеб, ухватившихся за призрачный шанс.

Я смотрел на это начинающееся безумие. Затем медленно повернулся к начальнику острога. Он стоял рядом, бледный, с отвисшей челюстью, и в его глазах застыло полное, абсолютное изумление.

— Организуйте запись, господин полковник, — уже спокойно сказал я. — Отдельно — на работы. Отдельно — в солдаты.

Я спустился с крыльца и пошел к воротам.

— Но, ваше высокоблагородие… — залепетал он мне вслед. — Как же… без конвоя? Куда? Это же…

Я остановился.

— Они будут под моим конвоем, полковник. И на моем обеспечении. Ваша задача — подготовить списки и передаточные ведомости на тех, кто согласится. Всех. Отбор я проведу лично. И не стоит об этом сильно распространяться, кому надо тот знает, а лишний шум вреден, для дела.

Он кивнул, все еще не в силах поверить в происходящее.

Я пошел к выходу, не оглядываясь. За спиной ревел разбуженный улей — сотни голосов, в которых вместо привычной ненависти и отчаяния впервые за долгие годы зазвучала безумная, отчаянная надежда.

Февраль в Иркутске пролетел, как один лихорадочный, бесконечный день, спрессованный в тугую пружину ожидания. Колеса моих проектов, до этого лишь медленно проворачивавшиеся, теперь завертелись с бешеной скоростью. Из тюремного замка шли списки добровольцев, в контору Лопатина