Атаман - Алексей Викторович Вязовский
Сегодняшний маскарад в Дворянском собрании должен был стать символом этого нового начала, легкости, изящества, непринужденности, столь отличных от мрачной, прусской чопорности ушедшей эпохи. Александр, облачившийся в скромный, но элегантный домино из синего бархата и простую черную полумаску, прошел через вереницу парадных залов. Он двигался легко, почти незаметно, словно желая раствориться в толпе, ощутить пульс столицы, к которому был пока непривычен. Вокруг него все клубилось, шуршало, смеялось, переливалось. Все упорно делали вид, что его не узнают.
Воздух в залах Воронцовского дворца, стряхнувшего с себя мальтийские кресты, был напоен ароматами дорогих духов, табака, свежих цветов. Сотни свечей в массивных бронзовых люстрах и хрустальных бра бросали золотистые блики на позолоту стен, на мраморные колонны, на лица скрытых под масками дам и кавалеров. Шелка и атлас, парча и бархат, кружева и перья — все смешалось в причудливом, постоянно меняющемся узоре. Здесь были шуты и пастушки, рыцари и восточные красавицы, римские императоры и греческие боги. Слышались обрывки французской, немецкой, русской речи, перемежающиеся смехом, шутками, легким флиртом. Под сводами залов звучала музыка — то игривые контрдансы, то быстрые менуэты.
Александр невольно улыбнулся. Это было именно то, что ему было нужно. Дышать свободно, чувствовать себя не столько монархом, сколько человеком среди людей, танцевать, флиртовать с дамами. Он скользил взглядом по толпе, наслаждаясь этим калейдоскопом образов, этой игрой, что позволяла на время забыть о бремени короны.
И тут его взгляд за что-то зацепился. Сначала за одну фигуру, потом за другую, за третью. Маскарадные костюмы, столь разнообразные, вдруг явили неожиданный, тревожащий цвет и наряд, помпоны на черных смушковых шапках с алым шлыком. Все чаще и чаще в толпе мелькали синие чекмени. Не стилизованные, не театральные, а настоящие, казачьи — такие, кои он буквально на дня утвердил как единую форму для войска Донского. С характерной запашкой, с высокими воротниками и серебряными эполетами-погонами и красными лампасами на брюках. Некоторые были не по-уставному отделаны богато, с золотым шитьем и меховой оторочкой, другие — более простые, но безошибочно узнаваемые. И их было много. Десятки. Аристократы, столичные денди, высшие чиновники, офицеры гвардии — те, кого Александр хорошо знал, — разгуливали по балу в только-только недавно придуманных казачьих мундирах.
Легкая улыбка сошла с его лица. Сначала пришла легкая досада, затем недоумение. Откуда такая мода? К чему эта демонстрация? Казаки… Его раздражали казаки. Их независимость, их вольности, их необузданный дух… Отец их любил, слишком любил, оттого и пошли они на эту безумную авантюру, которую он, Александр, теперь не знал, как разрешить. Он и форму эту новую придумал, чтобы узду накинуть на своеволие донское, загнать его в уставные отношения, придать казакам подобие регулярности. Это была не награда, не царская милость — удавка. Даже высокий тесный воротник — своего рода символ, напоминание о том, что Петербург держит Дон за горло.
Император резко развернулся, отыскивая в толпе знакомую фигуру. Военный министр Сергей Кузьмич Вязмитинов. Его выдавал мундир, пусть и скрытый маскарадным плащом, но все же узнаваемый по характерному покрою и орденам. Вязмитинов, бледный, с растерянным взглядом, как раз направлялся к нему, явно что-то предчувствуя.
— Сергей Кузьмич, — голос Александра, хотя и был понижен, прозвучал резко, словно щелчок бича. — Что это за вызов⁈ Или я попал не на маскарад, а на… казачий круг? Кто разрешил?
Вязмитинов снял маску, открывая государю бледное и растерянное лицо.
— Ваше Императорское Величество… — начал он, нервно теребя край плаща. — Я… я полагал, что это лишь… безобидная мода. Донцы сейчас… весьма популярны в обществе.
— Популярны? — Голос Александра приобрел опасные стальные нотки. — И почему же, позвольте узнать? Неужто за их своеволие и ослушание царской воли? За то, что начали войну с Хивой и Бухарой, с которыми у нас был мир?
Вязмитинов сглотнул, пытаясь собраться с мыслями.
— Ваше Величество, я могу предположить, что дело в освобождении русских пленников. Тысячи наших соотечественников, что годами томились в рабстве, возвращаются в Оренбург. Эта весть… она буквально потрясла Петербург. Казаков, что их сопровождают, встретили как героев. Отсюда и… эта мода. Народ в восторге. И кстати, говоря, вас нынче тоже боготворят. Ведь о приказе… вашего батюшки… никто не знает. Все слава принадлежит дому Романовых!
Александр смотрел на него, его голубые глаза сузились. Освобождение пленников… Это, конечно, благое дело. Но какой ценой?
— Что же Орлов? — Голос его был ровным, почти безжизненным. — Слухи о его смерти подтвердились?
— Увы, да. За главного в войсках теперь Матвей Платов.
Министр сделал глубокий вдох, решившись на смелый шаг.
— Ваше Императорское Величество… возможно, это шанс. Шанс простить Платова. Он, кажется, не знал о Вашей воле. Он действовал… из лучших побуждений. Покойный генерал Орлов, по всей видимости, был истинным виновником. Он, как известно, отличался… горячим нравом.
Александр резко вскинул голову. Его взгляд пронзил Вязмитинова.
— Из лучших побуждений? — повторил он, и каждое слово прозвучало, как приговор. — Мои приказы не обсуждаются, Сергей Кузьмич. Они исполняются. Это не «лучшие побуждения». Это измена. Прямое, открытое неповиновение! А популярность Платова… она лишь усугубляет его вину. Атаман становится символом неповиновения!
Он сделал шаг ближе к военному министру.
— Я приказываю. Немедленно подготовить приказ об аресте всей семьи Платова. Его супруги, детей. И семей всех полковников, что пошли за ним. Всех, кто замешан в этом своеволии.
Вязмитинов отшатнулся. Арест семей? Это… это уже слишком. Это удар не только по Платову, но по всему донскому казачеству.
— Ваше Императорское Величество… — пролепетал он, пытаясь найти нужные слова. — Это может… вызвать бунт в войсках на юге. Платов… он очень популярен среди казаков. Его называют «батькой». И… и потом. Казаки, что ушли на Хиву — они ведь… не принимали присяги Вам, Ваше Величество. Они присягали покойному Императору Павлу. Формально измены нет. Это… это не предательство короны. Это лишь… неведение.
Александр взорвался.
— Неведение⁈ Это дерзость! Это чудовищное своеволие! Присяга Императору есть присяга России!
Он резко отвернулся от Вязмитинова, его синий домино закрутился в вихре.
— Мне… мне душно здесь. Я хочу… свежего воздуха.
Он быстрым шагом, почти бегом, двинулся прочь от пораженного министра, прокладывая себе путь сквозь толпу ничего не подозревающих масок. Вязмитинов, оловянный лоб, не понял главного: этот поход, его успехи — это
