Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский
Не страшно ли быть одним в поле воином?
Я очень глупый воин, потому что меньше всего об этом беспокоюсь. Для меня главное – найти ответы на мои вопросы. Так, как меня учили в университете. Не всем это нравится. Историческая память традиционно сакрализует военное прошлое, а ученый его безжалостно препарирует. Но когда меня не понимают, я
Урхобай
Говорят, возле селения Талух в Чародинском районе Дагестана бил источник солоноватой воды. Люди на него любовались, а животные приходили напиться и полизать кристаллики соли. Одна беда – овцы отбивались от стада и прибегали сюда без пастухов, частенько доставаясь волкам на обед. Надоело горцам терять скотину. Решили они избавиться от родника с помощью старинного обряда. Плюнули в воду, заткнули трещину в скале дохлой кошкой и сказали: «От тебя, источник, больше вреда, чем пользы. Исчезни!»
И он действительно вскоре иссяк. То ли сработало заклятие, то ли природа забрала обратно подарок, который люди не сумели оценить.
– Урхобай? В первый раз слышу, – недоверие большого начальника из администрации района чувствовалось даже сквозь телефонную трубку. – Нет у нас никаких особенных праздников! Что все отмечают, то и мы. Первомай, Курбан-байрам…
Не помогали даже уверения, что свежая видеозапись Урхобая есть в интернете. Только через четыре дня нашелся человек, подтвердивший – праздник существует и его можно увидеть.
Чародинский район – не самый далекий в Дагестане. От туристического Гуниба – всего полчаса езды. Но посещают его редко. Трасса тупиковая, ведет в горстку деревень, о которых толком ничего не известно. Когда проезжаешь селение Кулла, на противоположной стороне каньона видны остатки старого пути – горизонтально вбитые в отвесную скалу рельсы с жалкими остатками покрытия. В Центральной Азии подобные дороги называют оврингами. В советские времена грузовики Дагпотребсоюза сгружали товары в паре сотен метров от опасных мостков. Через овринг их провозили исключительно местные водители, и мало кто делал это без ста грамм для храбрости. Машины часто срывались в пропасть. Так погиб певец Магомед Нурудинов, которого Расул Гамзатов называл дагестанским Полем Робсоном. Только в 1977 году построили объездную дорогу, и путешествие в Чароду перестало быть смертельно опасным.
К гостям чародинцы оказались настолько непривычны, что полиция меня задержала секунде на тридцатой прогулки по райцентру. Кто такой? Зачем пожаловал? Правда, разобравшись, сами отвезли в нужное селение.
Талухцы удивились не меньше, чем полицейские.
– У нас маленький хуторок, сюда приезжают только налоги собирать, – выразил общее мнение дед Камиль.
Но даже странных незнакомцев с записными книжками в горах принимают как друзей. Под призывный свист чайника на столе мигом появились блюдца с черничным и брусничным вареньем. Снаружи доносился хруст снега под сапогами, с чердака разливался аромат яблок, и вскоре мне казалось, что я чудом перенесся с Кавказа куда-то под Вологду. Иллюзия развеялась, когда старик взял микрофон. Приставив к уху ладонь, словно муэдзин при чтении азана, он возвестил в громкоговоритель всему селению о начале праздника Урхобай.
Урхо переводится с местного наречия как «большой костер», бай – как «праздник». Каждую зиму за месяц и неделю до весеннего равноденствия неподалеку от аула утром вкапывают рядышком в землю три березовых ствола из соседнего леса. Ребята приходят к ним с мешками шишек и колючек, разводят в железном мангале огонь и хором призывают остальных мальчишек нести топливо, выкликая их по отцовскому имени. Не беда, что ребенок еще ходить не научился. Крики «Тащите хворост за сына Ахмеда!» не прекратятся, пока не явится с вязанкой родственница младенца – чтобы тут же уйти обратно в деревню. Женщинам на празднике не место. Охапки в узком пространстве между стволами поднимаются так высоко, что вскоре их приходится закидывать вилами. Ведь огню предназначен весь хлам, скопившийся у сельчан с августа прошлого года. Здесь и хворост, и сорняки, и старые сломанные стулья, – лишь бы горело.
Пока будущий костер растет, ребята съезжают с горы на коротеньких самодельных санках, играют в догонялки и кувыркаются, падая спиной в мягкий снег. Их всего восемь. А ведь полвека назад костры зажигали в двух местах, и десятки мальчишек из верхней и нижней частей аула соревновались, у кого пламя выше. В прошлом году талухскую школу окончательно закрыли, так что на праздник дети приезжают из города. В потоке шуток на местном диалекте аварского то и дело мелькает единственное русское слово «пиписька». Видимо, такого страшного ругательства на родном языке они не знают. Детский смех летит над деревней, и даже самые хмурые старики в этот вечер улыбаются до ушей.
На закате ребята факелами зажигают костер. Пусть старое и дурное сгорит без следа, согрев напоследок землю. Пусть поскорее придет весна! Альпинистка она плохая, в горы поднимается медленно. Костер вздыхает, звонко потрескивает, сыплет искрами. Сельчане следят за дымом – если он стелется над полем, жди теплой весны и хорошего урожая. Если поднимается вверх – что ж, придется еще потерпеть.
После костра дети гуськом идут обратно в селение. Их подгоняет глашатай – на эту должность каждый год избирают одного из старших мальчиков. Длинной палкой с утолщением на конце он управляет малышами, не дает им выбиться из строя. Так сотни лет назад их предки собирали юношей в мужские союзы, где учили традициям и боевой дисциплине.
Пушки князя Аргутинского-Долгорукого, в память о котором горцы давали псам кличку Аргут, давно не тревожат Талух. Даже от последнего преступления здесь прошло так много времени, что сельчане сбились со счету – тридцать лет без криминала отмечали еще в прошлом веке. Но ребята по-прежнему просят у старейшин дом для собраний и непременно его получают.
Держась друг за друга под внимательным взором глашатая, дети поднимаются вереницей по крутым обледенелым тропкам мимо огороженных полей, задумчивых коров и каменных домов, похожих на средневековые укрепления. Женщины встречают их на пути и дарят конфеты. Но вот и годекан.
