Последний заговор Гитлера. История спасения 139 VIP-заключенных - Иан Сэйер
В темноте заключенные не видели руин, оставшихся от Мюнхена. После им пришлось гораздо труднее, чем тем, кто путешествовал в двух предыдущих группах. Маленький конвой медленно, но верно двигался на юго-восток к Альпам, следуя тем же маршрутом через Розенхайм, что и второй. Дороги были забиты бесконечными очередями беженцев и заключенных. Над головой постоянно гудели самолеты, и каждый город, через который они проезжали, был опустошен[448]. Поднимаясь в горы, дороги становились уже и круче, и, хотя заключенные не могли видеть окрестности, они чувствовали холодный альпийский воздух. Перегруженный транспорт был вынужден часто останавливаться. Иногда ехать было настолько трудно, что заключенным приходилось выходить из еле волочащихся грузовиков и идти рядом. Однажды им пришлось помочь толкать машину на вершину крутого склона.
Во время одной из таких «пеших прогулок» Фэй воспользовалась возможностью поговорить с Куртом фон Шушнигом, который, вероятно, был самым известным заложником Гитлера. Она нашла его довольно сдержанным и скупым на слова и подумала, что он, должно быть, приложил немало усилий, чтобы скрыть свои страдания и возвыситься над ними. И все же его живой ум выдавал заинтересованность в происходящем в мире, несмотря на долгую с ним разлуку. Зная, что семь лет он провел в плену, Фэй ожидала, что его знания о мировых событиях устарели, но обнаружила, что он был в курсе всего происходящего и остро осознавал проблемы, с которыми столкнется Европа после поражения нацистов. Нынешнее вторжение России в Европу беспокоило его – оказавшись здесь, добровольно они уже не уйдут[449].
Шушниг признался Фэй, что иногда страдал от депрессии, и она предположила, что жена, разделившая с ним его участь, должно быть, принесла ему большое утешение. Фэй находила Веру неизменно веселой и доброй. Две женщины долго говорили, пока поднимались по горной дороге, Вера держала на руках Сисси, рассказывая историю ее рождения: мужа тогда арестовали, и она последовала за ним в Заксенхаузен. Она призналась, что именно после переезда во Флоссенбюрг, где они больше не были изолированы от всех ужасов концлагерей, у нее начали сдавать нервы. Их здание находилось недалеко от сарая для казней, и она часто слышала, как охранники приказывали заключенным раздеться, за чем следовали крики о помощи и милосердии, затем выстрелы и тишина[450].
Будучи дочерью посла, Фэй стремилась окружать себя достойными и добропорядочными людьми. Во время одной из многочисленных «прогулок» в гору в ту ночь она представилась Леону и Жано Блюм. К ее удовольствию, Блюм сразу узнал ее девичью фамилию – Хассель – и вспомнил ее отца, Ульриха, бывшего посла Германии в Италии, казненного в сентябре 1944 года за участие в июльском заговоре. Фэй отметила, что Блюм выглядел очень старым, а из-за ишиаса хромал и передвигался только с тростью. Ее поразило, насколько скромны и непритязательны были Блюмы, а также преданность Жано – как и Вера фон Шушниг, она разделила с мужем его тюремное заключение. Несмотря на еврейское происхождение, Блюм не питал враждебности к немецкому народу – он считал, что их поразила болезнь нацизма, как и многих других европейцев, даже его соотечественников. Будучи социалистом, Блюм смотрел на будущее Европы менее мрачно, чем разделявший правые взгляды Шушниг: международное сотрудничество должно было стать ключом к решению всех проблем, а таких грандиозных идеологий, как нацизм и фашизм, следовало избегать.
Наконец изнурительный подъем закончился, и начался спуск. Рассветное солнце осветило захватывающий дух альпийский пейзаж – бальзам для уставших глаз. Фэй была так вымотана, что едва могла ровно сидеть на своем месте.
Свежим, ярким весенним утром, когда воздух нагрелся, как летом, транспорт проехал через Инсбрук и остановился у ворот Райхенау. Они распахнулись, и машины въехали в лагерь. У Фэй едва хватило сил вылезти из грузовика. Она оказалась на зловонном, посыпанном гравием дворе, где за ней наблюдала толпа из нескольких десятков человек. Фэй узнала среди них людей, с которыми познакомилась в школе в Шёнберге. Две группы заключенных радостно приветствовали друг друга. Для Фэй все походило на «сюрприз по случаю дня рождения». Охранники им мешать не стали[451].
Старые друзья воссоединились, все остальные перезнакомились друг с другом. Военнопленные из Заксенхаузена, остававшиеся более изолированными от своих товарищей-заключенных, чем большинство, увидели много новых лиц и особенно обрадовались встрече с Куртом и Верой фон Шушниг и Тиссенами, их бывшими тайными соседями из Зондерлагера[452].
Питер Черчилль насчитал – немного неточно – 132 заключенных, представляющих 22 национальности[453]. Вингз Дэй, который вел учет всех VIP-заключенных, теперь смог завершить его, придя к немного иной сумме – 136[454]. В действительности в Райхенау собрались 139 мужчин, женщин и детей, каждый из которых был ценным, но находящимся в крайней опасности заложником Третьего рейха. До этого они все собирались в одном месте только однажды – и то очень недолго, – но теперь заключенные впервые оказались в одной группе.
* * *
На самом деле в Райхенау собрались не все заключенные. После того как третья группа покинула Дахау, один человек остался в своей камере в Бункере – гауптштурмфюрер СС доктор Зигмунд Рашер. Всех из здания эвакуировали, и пока в других местах комплекса Дахау царил хаос, в двух длинных мрачных коридорах со стальными дверями стояла зловещая тишина.
Ранее в тот день, заметив суматоху, окружающую отъезд других заключенных, Рашер спросил шарфюрера СС Лехнера – любителя музыки, который привел Георга Эльзера к его унизительной смерти и был так дружелюбно настроен к Пейн-Бесту, – поедет ли он со всеми. Лехнер предположил, что да. И все же шум снаружи камеры Рашера утих, но никто за ним не пришел. Время шло.
Было около 7 часов вечера, и третья группа все еще находилась возле главных ворот, когда в Бункере зазвонил телефон. Лехнер ответил на звонок и услышал леденящий голос обершарфюрера СС Теодора Бонгарца, управляющего крематорием, и палача Георга Эльзера. Он приказал Лехнеру перевести всех остальных заключенных, кроме Рашера, из тюремного корпуса в сад. Лехнер сказал, что это невозможно. На тот момент на дежурстве находился он один. Некоторых заключенных вели к автобусам, а на площади для переклички ждали отправления тысячи обычных заключенных.
Вскоре после этого Бонгарц появился в Бункере. Даже в лучшие времена он представлял собой неприятное зрелище: гладкокожее демоническое лицо с длинным изогнутым носом, густыми бровями, опущенным разрезом вместо рта и
