Последний заговор Гитлера. История спасения 139 VIP-заключенных - Иан Сэйер
У ворот ждали три автобуса – очевидно, те самые, которые только что прибыли с заключенными-родственниками из Шёнберга. Здесь к заключенным борделя присоединилась еще одна группа из 30 мужчин, женщин и детей из Бункера[361].
Рядом с автобусами стояла их охрана во главе с уже знакомой фигурой оберштурмфюрера СС Эдгара Штиллера, который должен был лично следить за их переездом. С ним было новое лицо: капрал СС по имени Людвиг Роттмайер. Рядом стояли 20 солдат СД из сопровождения Бадера. Вооруженные до зубов, они окружили заключенных и начали загонять их в автобусы, постоянно крича на них[362]. Через несколько минут пассажиры и багаж уже были внутри. Автобусы тронулись. Вскоре они покинули территорию лагеря и оказались на главной дороге в Мюнхен.
Джимми Джеймс размышлял о том, что сегодня его 30-й день рождения – и пятый, который ему приходится праздновать в плену. Он задавался вопросом, доживет ли до 31-го. Он заговорил с сидевшим рядом Фабианом фон Шлабрендорфом. Все, что молчаливый немец раскрыл о своем прошлом – он был замешан в заговоре против Гитлера. Джеймс чувствовал, что «его аристократическая сдержанность скрывала пережитые страдания»[363].
Когда конвой проходил через Мюнхен, его состояние не оставило заключенных равнодушными. Не было ни одного целого дома, только неровные очертания разрушенных стен среди груд обломков. Трамваи с заколоченными окнами все еще ходили между руинами, и люди стояли в очередях на остановках. Казалось чудом, что кто-то среди этих руин остался жив. Питер Черчилль задавался вопросом, где живут эти люди и куда они могли ехать на трамвае[364].
Пока солнце не скрылось за горизонтом, небо постоянно бороздили самолеты союзников, и дважды конвой останавливался, чтобы укрыться под деревьями. Когда наступила ночь, горизонт осветили пожары и вспышки взрывов. Автобусы ехали на юг, практически по прямой, и ходили слухи, что пунктом назначения был Инсбрук в Австрии. Поскольку обещания Ферреро казались все менее реальными, а фронт союзников отступал за северный горизонт, Вингз Дэй горько пожалел, что поддался уговорам и покинул укрытие[365]. Более того, Ферреро здесь даже не было – вместе с Нимёллером, остальными священнослужителями и несколькими другими заключенными, Ферреро и Гарибальди остались в борделе[366].
К рассвету автобусы покинули Баварию и оказались в Австрии; солнце осветило широкую, глубокую горную долину, залитую туманом, с крутыми зелеными холмами, с обеих сторон окруженными сосновым лесом, поднимающимся к заснеженным вершинам. Это была долина быстрой реки Инн, на северной окраине австрийских Альп – регион призрачной Альпийской крепости, где фанатики СС и нацистского режима рассчитывали сразиться в последний раз.
* * *
Переезды оставшихся в Дахау заключенных все не прекращались, поскольку администрация лагеря боролась с перенаселением. Всякий раз, видя новые лица, они не могли сказать, были это недавно прибывшие или просто ранее спрятанные в какой-то другой части огромного, переполненного, дурно пахнущего комплекса заключенные.
Пейн-Бест был рад увидеть Хеберляйнов, которых перевезли обратно в Бункер из борделя вместе с Хью Фалконером, Зигмундом Рашером и загадочной, подозрительной молодой девушкой Хайдель Новаковски.
Особенно неловко было, конечно, доктору Рашеру, который в качестве заключенного вернулся в место, где проводил некоторые из своих самых зверских преступлений против человечности. Пейн-Бест отметил, что Рашера и Хайдель отвели в камеры в главном коридоре Бункера и, в отличие от большинства других заключенных, заперли. Пейн-Бест также заметил, что Василий Кокорин, который влюбился в маленькую Хайдель, «чуть не сошел с ума от радости», увидев, что она прибыла в Бункер[367]. Однако она полностью проигнорировала приветствие Кокорина. Похоже, у них с Рашером завязались отношения.
Видя, как сильно опечалился Кокорин, Пейн-Бест подумал, что будет лучше, если двое влюбленных будут изолированы от остальных. Он беспокоился о Кокорине, который не раз пытался покончить с собой в Заксенхаузене. Ночью Пейн-Бест прошел через коридор к камере Кокорина, чтобы проверить его, и обнаружил, что тот спал как младенец. На следующий день Кокорин воспрял духом и был в хорошем настроении. Трудно было сказать, преодолел ли он влюбленность в Хайдель или убедил себя, что сможет завоевать ее.
Ребячливый Кокорин запал Пейн-Бесту в душу. Британский агент считал его «очень милым мальчиком, искренним и совершенно неиспорченным», который, казалось, был эмоционален, словно школьник. Он даже говорил как ребенок: «Сталин очень красивый. Очень любить мою мать». По-видимому, его мать была одной из многочисленных любовниц Сталина и человеком, которого советский диктатор любил и которому доверял больше всего. «Она ходить к нему каждый день после ужина», – однажды заявил Кокорин. Семья жила в доме на Красной площади с восемью комнатами. С ними проживали двое слуг. Если им требовалась машина, ее предоставлял Кремль. Кокорин описывал Сталина как «праздного» человека, который любил хорошую еду и питье и красивых девушек, имел «прекрасный характер», часто смеялся. Дядя же Кокорина Молотов, наоборот, всегда был занят. «Он делать все, что не нравится Сталину, и поэтому люди не любят его, как Сталина»[368].
Пейн-Бест спросил его, почему вообще Сталин допустил, что сына его друга отправили на фронт. Кокорин ответил, что Сталин не многим доверял и на сложные миссии отправлял только членов семьи самых верных своих соратников. Однако Кокорин потерпел неудачу. «Сталин очень злится, что я пленник», – сказал он, объяснив, что должен был бороться не на жизнь, а насмерть. Как и у других советских пленных, его будущее было гораздо более неопределенным, чем у других заключенных, поскольку на свободе его также ждала опасность. Его, скорее всего, расстреляют или отправят в трудовой лагерь. Он говорил, что хочет сбежать в Америку. Так Кокорин объяснил разницу между нацистскими и советскими зверствами: «Немецкий террор: десять, 15 человек. Русский террор: 10 000–15 000 человек»[369].
Заключенные-родственники в своих бараках за колючей проволокой избежали ротации и перетасовки. Тем не менее Фэй Пирцио-Бироли все больше падала духом. Она и грозная Мария фон Хаммерштейн приобрели бунтарскую привычку ускользать от охранников СС во время воздушных налетов. Вместо того чтобы идти в убежища, Мария и Фэй прятались и оставались в своем бараке. Но их нервы были истощены. Во время одного сильного налета Мария добровольно пошла в убежище, оставив Фэй, лежавшую в своей постели, одну. Услышав грохот бомб, Фэй растеряла все свое мужество. Шум и одиночество были невыносимы, и она запаниковала, набросила одежду и побежала в убежище. Охранник, увидев, в каком она состоянии, понял, что произошло, и ехидно ей улыбнулся. Неспособная сдержать дрожь, она просто уставилась
