Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов
Тем временем Политбюро и ВЦИК упраздняют ВЧК и образуют Государственное политическое управление во главе с находящимся за тысячи верст от столицы наркомом внутренних дел и путей сообщения Феликсом Эдмундовичем Дзержинским. Без него утверждается и положение о ГПУ. При этом нездоровый Ленин несколько раз окольными путями справляется о самочувствии Феликса. Но Дзержинский предпочитает откровенничать только с супругой:
«Несомненно, что моя работа здесь не благоприятствует моему здоровью. В зеркале вижу злое, нахмуренное, постаревшее лицо с опухшими глазами. Но если бы меня отозвали раньше, чем я сам мог бы сказать себе, что моя миссия в значительной степени выполнена, – я думаю, что мое здоровье ухудшилось бы. Меня должны отозвать лишь в том случае, если оценивают мое пребывание здесь как отрицательное или бесполезное, если хотят меня осудить как наркомпути, который является ответственным за то, что не знал, в каком состоянии находится его хозяйство. Этот месяц моего пребывания и работы в Сибири научил меня больше, чем весь предыдущий год, и я внес в ЦК ряд предложений.
И если удастся в результате адской работы наладить дело, вывезти все продовольствие, то я буду рад, так как и я и Республика воспользуемся уроком, и мы упростим наши аппараты, устраним централизацию, которая убивает живое дело, устраним излишний и вредный аппарат комиссаров на транспорте и обратим больше внимания на места, на культурную работу, перебросим своих работников из московских кабинетов на живую работу на местах».
А Ленин все же настаивает на медицинском обследовании Дзержинского и на сообщении его результатов ему лично. Пришлось организовать хитроумную операцию. Приглашенных экспертов ввели в его кабинет, просто пояснив, что пришли врачи. Феликс принимал людей разных профессий. У многих были просьбы. Поэтому предложил вошедшим сесть и спросил, чем может помочь. Но первый же из гостей, здороваясь, как бы ненароком, по привычке, задержал руку Дзержинского в своей, чтобы проверить пульс. Тут уже и другие «посетители» заявили о необходимости осмотра. Деваться было некуда. Тем более когда ему открыли имя заказчика. Консилиум сошелся в одном – крайнее переутомление.
Такова была цена потрясающего результата. Ведь уже к концу первого месяца Дзержинский добивается повышения продовольственного движения из Сибири в четыре раза. И уверен, что это далеко не предел. Кроме ежедневных оперативных забот Феликс, по своему обычаю, размышляет о стратегии развития железных дорог, о необходимости единой магистрали из Сибири в Азию, приходит к выводам о децентрализации управления, о том, что институт комиссаров в НКПС тоже изжил себя, а всякие разговоры о сдаче железных дорог в эксплуатацию иностранному капиталу вредны и недопустимы, кроме, может быть, концессий на постройку новых линий, особенно на окраинах. Когда мы построим свои заводы, начнем осваивать наши богатства, иностранные инвесторы сами придут к нам. И придут на наших условиях.
Его упрекали, что это приведет к изоляции республики. Он твердо отвечал: «Я не проповедаю, что мы должны изолироваться от заграницы. Это совершенный абсурд. Но мы обязаны создать благоприятный режим развития тех отраслей, которые жизненно необходимы и в которых мы можем конкурировать с ними».
Дела-то, как известно, делаются на местах. Однако решения принимаются в центре. Выполнив план на все сто процентов и вернувшись наконец в Москву, доложил 10 марта итоги на Политбюро. А затем пошла обычная трудовая жизнь. Сначала он выясняет новости по всем своим многочисленным обязанностям. Затем начинает спорить с теми столичными плановиками, которые, глядя на мир из московских окон, привычно и комфортно ориентируются на довоенный, 1913 год, причем как на предел желаний, которого вполне можно достичь лет через десять – двадцать.
Дзержинский прекрасно понимает, что такого времени у них просто нет. На одном из совещаний не выдержал и перебил докладчика: «Да народ выгонит нас за такой темп!» Опровергает он и тех, кто видит решение проблем транспорта в призвании капиталистических варягов. Интерес за рубежом и правда уже ощущается. Предложения взять в аренду ту или иную магистраль поступают. Феликс считает этот путь порочным, но при этом поддерживает децентрализацию, создание самостоятельных правлений на магистралях, переход на хозрасчет.
Он видит цель в тесной органической связи с другими видами народного хозяйства и переход транспорта из положения «извозчиков», возивших кому угодно и что угодно бесплатно, в положение неотъемлемой части единого организма. А для этого необходимо проводить в жизнь принцип увязки органов транспорта на местах с соответствующими районами промышленности, планировать развитие с расчетом на будущее, планировать это будущее.
За две с небольшим недели до XI съезда РКП(б), на котором подводились итоги первого года НЭПа, он успел войти в курс всех событий. Но негативной оценки Лениным работы Наркомата путей сообщения не ожидал. Впрочем, его фамилию Владимир Ильич не упомянул и исходил в основном из положения на конец прошлого года, до сибирской командировки Феликса. Да и вообще он не настроен был кого-либо хвалить, кроме Рыкова и Цюрупы, сразу оговорившись: «У нас 18 наркоматов, из них не менее 15-ти – никуда не годны, – найти везде хороших наркомов нельзя, дай бог, чтобы люди уделяли этому больше внимания». На что Преображенский возразил, что немыслимо требовать нормальной работы от человека, возглавляющего два наркомата, назвав при этом пример Сталина, но не Дзержинского. Феликс снова был избран в ЦК и еще в две комиссии – по науке и промышленности. А вскоре возглавил ещё и комиссию Совета труда и обороны по борьбе со взяточничеством.
На заседании фракции съезда Ленин откровенно признался – усиливающаяся болезнь «не дает мне возможности непосредственно участвовать в политических делах и вовсе не позволяет мне исполнять советскую должность, на которую я поставлен». В этот же день он уехал на две недели в подмосковную деревню Корзинкино.
Дзержинский тоже чувствует себя не очень хорошо. Порой поздней ночью в постели ему навязчиво грезится, что он не лежит, а снова сидит за столом в кабинете и при этом кто-то невидимый, зайдя за кресло, сильно сжимает его руки чуть ниже
