Кино Ларса фон Триера. Пророческий голос - Ребекка Вер Стратен-МакСпарран
Рассматривая параллели между «Антихристом» и «Потерянным раем», можно увидеть, что в «Антихристе» сказано гораздо больше о зле в целом и отношении людей ко злу, чем может показаться на первый взгляд. В своей ироничной манере фильм целенаправленно поднимает один из старейших философских вопросов – проблему зла, но помещает ее в контекст, где эти вопросы могут быть исследованы без предубеждений против религиозной традиции, ограничивая тем самым провокацию зрителя. Мир «Антихриста» не соприкасается с миром, привычным нам, но подчинен влиянию духовных сил и управляемой ими природе. Он и Она приносят свои культурные конструкции, которые в конечном счете становятся ненужными. «Антихрист» – это поиск как для режиссера, так и для зрителя. Фильм можно рассматривать в качестве трактата о зле, поскольку он предлагает сложный анализ сверхъестественного зла, природы как зла, а также греха внутри людей и между ними. Рассмотрение зла в контексте современных теологических работ способно внести некоторую ясность, хотя подробный ответ выходит за рамки данной работы.
Классический взгляд на зло в западном мире исходит от Блаженного Августина: «Зло не есть какая-либо сущность; но потеря добра получила название зла» (Augustine, 1958, с. 217). Это не субстанция и не вещь. Поскольку источник зла – в добре, то его не существует, если только оно не паразитирует на добре (Augustine, 1966, с. 54). Зло несет с собой чувство утраты, возникающее как сбой, когда существо отрицает свою роль и больше не может быть тем, кем предназначено быть.
Согласно святому Августину, зло возникает как проявление свободной воли людей, и его причиной является акт добровольного отречения от Бога в пользу меньшего или низменного блага. Существование зла важно для Бога, так как позволяет создать мир, в котором у людей есть настоящая нравственная свобода воли, а сила нравственности и совершенство характера развиваются только через конфликт, борьбу и выбор. Однако для Августина зло в конечном счете есть необъяснимая тайна, поскольку оно не является субстанциальной сущностью и выходит за границы нашего понимания. В главе 3 я рассматриваю три символа зла Рикера, придающих злу язык: запятнанность, грех и виновность. «Антихрист» показывает все три, но в центре его внимания – виновность. Дефо замечает в интервью на DVD, что фильм – это «размышление о виновности и зле внутри нас, которое открывает что-то во мне» (von Trier, 2010).
«Антихрист», однако, более глубоко вникает в спектр вопросов о возникновении зла в связи с творением. В основе фильма лежит вопрос «Что, если мир был сотворен Сатаной?» – использование Сатаны в качестве противника позволяет учесть духовную реальность (которую критики и исследователи обычно называют «сверхъестественным») в вопросе «Откуда берется зло?». Хотя современные работы на эту тему фокусируются на крупномасштабном зле и человеческих страданиях, «Антихрист» обращается к злу личному или греху. Фильм находится в уникальной позиции, позволяющей рассуждать о ключевых теологических вопросах о зле, таких как существование Сатаны и демонов, их (и природные) отношения к злу в людях и проникновение греха в мир.
Как было рассмотрено ранее, в скандинавских странах существует давняя традиция поверий в силу Сатаны и его демонов, ведьм и народных практик, связанных с этим. Линда Хаверти Рагг[85] утверждает, что создание фильмов в этом ключе почти «обязательно» для мастеров скандинавского кинематографа, и не просто в виде народной истории, но как переживаемого опыта (Rugg, 2016). Это также очевидно по биографии Стриндберга, «Инферно» – фон Триер ссылается на нее в пресс-релизе «Антихриста» как на один из источников вдохновения.
Известно, что «Час волка» (1968), самый демонический из фильмов Бергмана, это история самого режиссера. Прикроватный столик Бергмана покрывали рисунки демонов, с которым он вел беседы. О своих ночных переживаниях он говорил следующее:
Я испытываю разные чувства. Особенно здесь, когда светит полная луна и царит тишина… И я ощущаю, что меня окружают иные реальности. Я чувствую, что окружен сущностям, которые, возможно, хотят мне что-то сказать. Но что – мне неизвестно. Это не суеверие. Это факт. Так оно и есть.
(Riding, 1995)
В интервью журналу Life, озаглавленном «Я живу на краю очень странной страны», Бергман говорит:
Я написал сценарий «Часа волка» в очень тихой комнате. Когда я пишу, в комнате никогда не бывает солнца. Я даже спал в той же комнате, но через несколько недель мне пришлось остановиться. Демоны приходили и будили меня, они стояли и разговаривали со мной. Это было очень странно… Я живу на краю очень странной страны, и я не знаю, что произойдет.
(Meryman, 1971, с. 60)
Она упоминает имя Сатаны в «Антихристе», когда говорит: «Природа – церковь Сатаны». Ветер немедленно отвечает ей, сдувая желуди в кухонную раковину. «Ты чувствуешь? Это его дыхание». Сатана, очевидно, является символом, обозначающим зло, но в то же время у «него» есть своя собственная история.
Имя «Сатана» – это транслитерация śātān, что переводится с иврита как «противник». Еврейское Писание содержит три упоминания о Сатане, хотя неясно, имеется ли в виду во всех случаях одна и та же сущность: в Книге Иова 1:11–12; 2:5–6 Сатана просит у Бога разрешения перед небесным престолом испытать его слугу Иова; в видении Захарии Сатана обвиняет великого иерея Иисуса перед Богом (Зах 3:1); и Сатана провоцирует Давида провести перепись в Израиле (1 Пар 21:1). В этих эпизодах Сатана играет роли, соответствующие более поздним текстам: испытывает, обвиняет и вводит людей в заблуждение. Похоже, в какой-то момент Бог даровал ему эту власть (Garrett, 1989, с. 39).
В межзаветный период стало встречаться более глубокое понимание Сатаны, в том числе в Откровении Авраама 23:11–13, в Книге Юбилеев 10:7–13, в Завещании Иова 2:2–3:5, 20:1–3 и других текстах (Garrett, 1989, с. 129). Сатане подчиняются демоны, что подтверждается Евангелием от Луки, в котором сатана идентифицируется как Вельзевул, правитель демонов (11:15, 18) и царства бесов. Иисус в своих исцелениях
