Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм

А вот родившийся в Голландии пианист Лео Кок жил в Асконе еще до войны. После нападения Германии на Францию он присоединился к Сопротивлению, попал в плен и оказался в концлагере Бухенвальд. Там он выжил, приехал снова в Аскону и держал там антикварную лавку, в которой любил бывать и Ремарк. Кок был человеком молчаливым, со следами страданий, причиненных ему в заключении. Но он раскрывался перед писателем, подробно рассказывая о лагерной жизни, о тех, кого там истязали, и о тех, кто истязал, вешал и расстреливал. Писатель внимал пианисту, так или иначе врабатывая услышанное в свою историю.

Действие романа происходит в последние месяцы войны. В концлагере близ городка Меллерн вот уже десять лет живет и страдает заключенный под номером 509. Он достиг самой низкой ступени здешнего обитания, обретается в Малом лагере, в последнем кругу Ада. Тому, кто переведен сюда из Большого (трудового) лагеря, не на что больше надеяться, его ожидает голодная смерть. «В конце концов иссякла и эта ненависть. Борьба за корку хлеба стала важнее, чем все остальное. Этого требовала и выстраданная истина: ненависть и воспоминания так же разрушают борющееся со смертью “я”, как и боль. 509-й научился уходить в себя, забываться и не думать ни о чем, кроме того, как продлить свое существование еще на полчаса, на час, на день»[80].

Роман начинается с описания первой бомбардировки Меллерна союзнической авиацией. С холма, на котором расположен лагерь, 509-й смотрит на пылающий город и отчаянно пытается погасить в себе вспыхнувшую надежду на то, что войне скоро придет конец, ведь надежда эта отбрасывает его назад, в «нормальную жизнь», которая в его положении слишком часто оборачивалась гнусным обманом. Вольтова дуга повествования возникает и сохраняется в следующих главах между неотвратимо приближающимся крахом гитлеровского режима и нарастающим сопротивлением, которое узники концлагеря оказывают команде свирепых эсэсовцев-охранников. «Наши жалкие крохи непокорности — это все, что у нас осталось».

Ремарку мало показать, каким изощренным и, следовательно, страшным телесным и душевным страданиям, пыткам, издевательствам, унижениям подвергается человек, оказавшийся во власти утративших человеческий облик, озверевших охранников. Обновляя гуманистический посыл своих антивоенных романов и романов об эмиграции, он доказывает, что достоинство человека остается неприкосновенным до тех пор, пока он не сдается, пока не прекращает его отстаивать. Имея в виду текст на обложку книги, он пишет в издательство «Кипенхойер и Витч»: «Считаю важным подчеркнуть, что книга не столько обвиняет, сколько утверждает волю человека к жизни, победу его духа».

Все то, о чем мы позже узнаем из воспоминаний выживших узников и исследований социологов, есть уже в изображении лагерной жизни у Ремарка: муки голода, отсутствие элементарной гигиены, переполненные бараки, груды трупов и омерзительный способ их удаления, зверские наказания, дарвинистская борьба за выживание. Есть «мусульмане», смиренно ожидающие своей смерти, есть героизм и «трусость» тех, кто истерзан и, кажется, лишен всех признаков человеческого достоинства. Будущее суживается до обладания коркой хлеба, вопрос о жизни или смерти решается в ближайшие секунды и минуты. Уже через пару лет после крушения Третьего рейха Ремарк проанализировал «организацию террора» (Вольфганг Софский) с ужасающей ясностью.

Рисуя образ садиста в эсэсовской униформе, Ремарк создает психограмму немецкого обывателя: с приходом к власти Гитлера наступил его «звездный час», он превращается в палача и убийцу.

«Ниманн протирал стекла очков. Они запотели. От тепла, которое он испытывал, читая в глазах заключенных страх смерти, страх, неумолимо гнавший их вперед, придававший им силы, подымавший их с земли, когда они падали, толкавший их дальше. Он ощущал это тепло желудком и глазами. В первый раз он ощутил его, когда убил своего первого еврея. По правде сказать, он совсем этого не хотел. Это случилось как-то само собой. Всегда чем-то печально озабоченный, затурканный, он сначала даже испугался мысли, что ему надо ударить еврея. Но когда он увидел, как тот ползает на коленях и со слезами на глазах выпрашивает себе пощаду, он вдруг почувствовал, что за одно мгновение стал другим — сильным и могущественным; он почувствовал, как гудит в жилах кровь; горизонт отступил вдаль, разгромленная четырехкомнатная квартира мелкого еврейского конфекционера — замкнутый мещанский мирок, уставленный мебелью с зеленой репсовой обивкой — превратилась в дикую азиатскую пустыню времен Чингисхана, а торговый служащий Ниманн стал вдруг господином над жизнью и смертью; в голову ударил дурман власти — безграничной власти! — и он все хмелел и хмелел от этого нового, неожиданного чувства, и сам не заметил, как нанес первый удар по мягкому, податливому черепу, покрытому скудными крашеными волосами».

Когда меч отмщения опускается на головы не знающих ни стыда ни совести, когда их города превращаются в груды камня и пепла, когда по дорогам текут потоки беженцев, а ряды германских армий стремительно редеют, тогда узник по имени Агасфер, слыша гул приближающегося фронта, произносит слова, звучащие с поистине библейской силой: «Когда убили первого еврея и оставили убийц безнаказанными, они попрали закон жизни... Они смеялись. Они говорили: “Что такое несколько евреев по сравнению с великой Германией?” Они отворачивались. И Бог их сейчас карает за это. Жизнь есть жизнь. Даже самая жалкая».

С приближением фронта порядок в лагере нарушается, одному из узников Большого (трудового) лагеря удается передать 509-му пистолет, и тогда он, обреченный на верную гибель, чувствует прилив свежих сил. «Он вытравил из своей памяти все воспоминания — и то, что было в лагере, и то, что было до него. Он даже не хотел слышать своего имени. Он перестал быть человеком и не желал им больше становиться, иначе это сломало бы его. Он стал просто номером и хотел оставаться им и для себя, и для других. Молча сидел он во тьме, прижимая к себе оружие, и дышал, и чувствовал, как прорастают в нем все многочисленные перемены последних недель. Воспоминания нахлынули вновь, и ему казалось, будто душа его насыщается чем-то невидимым, каким-то живительным, сильнодействующим лекарством». Готовых к сопротивлению победить нельзя. 509-й гибнет в конце романа, но заключенный под лагерным номером вновь стал человеком и впервые за много лет называет себя подлинным именем. Он больше не номер 509, как того хотели нацисты, а Фридрих Коллер.

Десятки узников Большого и Малого лагеря сплотились, чтобы оказать сопротивление охранникам и организовать жизнь в лагере в первые дни после его освобождения. Ближайшая цель у них одна, но действуют и мыслят они далеко не всегда одинаково. 509-й знал, что «коммунисты составляли в руководстве подпольного движения лагеря самую жизнеспособную, сплоченную и энергичную группу. Они, хотя и работали вместе с другими, никому не доверяли полностью и преследовали свои собственные цели. Они помогали в первую очередь своим людям». Вокруг участия коммунистов в борьбе против фашизма в послевоенной Европе разгораются споры, и это тоже не ускользает от внимания Ремарка, которому претит любая тоталитарная идеология. Описывая диалог 509-го с его школьным товарищем-коммунистом, Ремарк прозревает будущее, давно ставшее суровой реальностью. «Скажи лучше, что будет с теми, кто против вас, если вы выиграете и возьмете власть? Или с теми, кто не с вами?» — «Тут есть много разных путей». — «Я знаю, каких. И ты тоже знаешь. Убийства, пытки, концентрационные лагеря — это ты тоже имеешь в виду?» — «И это тоже. Но лишь по мере необходимости». — «Это уже прогресс. Ради этого стоило побывать здесь». — «Да, это прогресс... Это прогресс в целях и методах. Мы не бываем жестокими просто из жестокости — только по необходимости». Следуя такой диалектике власти, людей в восточной части послевоенной Германии стали помещать в концлагеря, пытать там и убивать. Изменилась лишь униформа — места на сторожевых вышках заняли слуги новых господ.