Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов
В горе амрита горше отравы.
*
Цветы маканды{53}
воспламеняются,
как жертвенный жир, возливаемый
В пламя разлуки;
коялов самки
с вожделением смотрят на путника;
С гор сандаловых
ветерка дуновения,
как добычу — грабители,
Приносят паталы{54}
запах, дарующий
путнику отдохновение.
*
Умащенные маслом сандаловым,
жены с глазами газелей,
И цветы, и луна, и приятная
свежесть домашних покоев,
Крыша плоская, чисто метенная,
и дуновения ветра —
Вот что жаркой порою способствует
нашим играм и наслажденьям.
*
Земля вся в юной зелени,
все небо в облаках,
И ветер не надышится
дыханием цветов,
В лесах повсюду слышится
павлинов томный клич:
Кто счастлив, тот разнежился,
и кто несчастлив — тож.
*
Над головою — угрюмые тучи.
Пляшут павлины над кручей.
Опали цветы — вся земля в лепестках.
Взгляду не на чем отдохнуть.
*
Бывает, темнота столь непроглядная,
что даже неба в тучах,
Напитанных дождем и гордым грохотом,
средь бела дня не видно,
Но золотисто-ласковая молния
вдруг озарит дорогу —
И сладостная боль пронзит любимую
на полпути до дома.
*
Не могут красавицы
из дому выйти:
на улице ливни холодные,
Но от озноба
только жарче становятся
велеоких объятия,
И развеют усталость
от труда сладострастного
ветры с туманами —
Даже дни несчастливые
для влюбленных, похоже,
тоже счастливые.
*
Коль скоро на крыше укромной
минуло почти полночи
в бурных приступах страсти могучей,
Коли сладкая в теле истома —
похмелье любви, коли жажда
неодолимая мучит,
Лианной рукой, ослабевшей
возлюбленная наклоняет
кувшин с родниковою влагой…
Кто не пил воды этой чистой,
в которой луна раздробилась,
тот попросту — недоумок!
*
Прическу нарушил;
глаза понуждает
смежиться, как будто от страсти;
Одежду срывает;
все тело в мурашках;
и руки, и ноги трепещут;
И вздыхать заставляет,
и стонать; и целует —
аж до зубов пронизает!
Так зимней порою
вихрь обжигающий
любовника изображает.
ВАЙРАГЬЯШАТАКА, ИЛИ СТО СТРОФ ОБ ОТВЕРЖЕНИИ МИРА
*
Серпом, осенившим{55}
чело, лучезарным
Месяцем яро блистающий,
Сжегший играючи
Каму игривого,
как мотылька легкокрылого,
Прочь изгоняющий
морок незнания,
о истинный светоч знания,
Хара!{56} восцарствуй
в царственном здании —
в сердце подвижника истового.
*
Много скитался
по многим чужбинам
за малое вознаграждение;
Происхождение,
гордость унизил
бесплодным трудом услужения;
Жил у чужих
и кормился подачками,
словно ворона — оглодками;
Голод-прожора!
Ты злом не пресытился?
Не будет мне снисхождения?
*
Лона долинные
изрыл ради кладов
и руды в горах изыскивал,
Океан переплыл
и немалым трудом
умилосердил властителей,
Ночью над прахом
читал не однажды
заклятия — но ни единого
Грошика не́ дали
эти занятия!
Ты, Жажда, меня не покинула.
*
Мы всё претерпели:
мы, покинув дома,
семейного счастья не знаем,
Подобно подвижникам,
плоть изнуряем
то ветром ознобным, то зноем,
И мы воздыхаем —
но нет, не о Шамбху —
наградой нам видится злато!
Так мы исполняем
заветы мудрейших —
какая же будет расплата?
*
Любовь мы вкушали — любовь нас вкушала.
Мы плоть изнуряли — нас плоть изнуряла.
Мы тратили время — нас тратило время.
Мы страсть не убили — но страсть нас убила.
*
Давно угасли страсти, человеческой
в себе не чую сути,
Давно на небесах друзья-сподвижники —
любил их больше жизни,
Лишь посох мне опора, непроглядная
глаза мне застит сутемь,
Зачем же плоть — увы мне! — полумертвая,
как встарь, боится смерти?
*
Все преходяще — ничего хорошего
не вижу в этой жизни;
Грядущая награда добродетели —
о ней боюсь помыслить:
Великой добродетелью заслужены
великие услады,
Великие же беды уготованы
от тех услад вкусившим.
*
Сидят на коленах
у благословенных птицы,
вкушая умильные
Слезы прозревших
свет горний в пещерах,
восхи́щенных духом подвижников.
Мы же, увы,
на дворцы и пруды,
на палисады великолепные
Потратили жизнь,
на беседки, сады,
на прочие шутки затейные.
*
В день единожды пищу приемлю я —
подаяние скудное,
Мне перина — земля, а прислужницей
плоть мне служит единственно,
Две тряпицы стократно залатаны —
вот мое одеяние,
Почему, почему же по-прежнему
меня мучат желания?
*
Не знает мотылек, что сгибнет в пламени,
вот и летит на пламя,
Не знает рыба, что крючок губителен,
вот и берет наживку,
Тварь неразумная. А мы, разумные,
мы сами в сеть страданий
Идем, покорствуя своим желаниям.
О сила заблуждения!
*
Жена-страдалица
в застиранном сари,
а с нею детишки малые,
Вцепились бедные
в подол материнский,
в голос плачут от голода,
Иначе зачем же
муж уважаемый
шепчет, боясь унижения,
Сквозь слезы, чуть слышно:
«Подайте! Подайте!» —
Не ради ж брюха презренного.
*
Он, входящий в любые двери,
закопченные дымом жертвы,
приносимой согласно шастрам,
С чистой глиняной черепушкой,
что прикрыта белой тряпицей,
подаяния ради, нищий,
В поселении благочестивом
или в келье лесной, проситель,
уважения
