Я вернулся к тебе Отчизна! - Лев Яковлевич Трубаев

Было раннее зимнее утро. Ночью выпал свежий снег. Природа приняла нарядное зимнее убранство. Деревья, покрытые инеем, сверкали от восходящего солнца. На душе было радостно от того, что жив и перенёс страшную поездку.

Наконец, впереди показались серые одноэтажные кирпичные дома, надёжно огороженные рядами колючей проволоки. У входа в лагерь пестрела полосатая будка и такой же черно-белый полосатый шлагбаум, который к нашему подходу был поднят. Колонну ввели в лагерь, где всех пересчитали и распределили по баракам. Я опять, как и в Проскуровском лагере, обошёл все нары, ища земляков. Земляк почти всегда находил для вновь прибывшего земляка припрятанную краюху хлеба или чинарик сигареты. Так было и на сей раз. Нашёл земляка из Владикавказа, с которым переговорил до обеда, скурив две цигарки из махорки. Нашёл свободное место рядом с ним и лёг спать. Конечно, сон на голодный желудок – это не сон. Я по-прежнему очень страдал от голода.

Вскоре решил свою офицерскую суконную гимнастёрку и брюки-галифе обменять на буханку хлеба. Через земляка связался с полицаем барака, а через него с русским врачом из пленных, который работал в лагерном лазарете. Врач согласился на условия обмена. На следующий день пошёл в лазарет, переоделся там в поношенную немецкую одежду и получил желанную буханку хлеба. Хлеб был серый, из настоящей крестьянской муки. За день съел половину. Куском хлеба поделился и с земляком.

В Перемышльском лагере кормили ещё хуже, чем в Проскуровском. Вскоре мне пришлось обменять на две буханки хлеба и свои тёплые ватные брюки, и телогрейку.

На работу нас не гоняли. Целыми днями мы находились в закрытых бараках, без свежего воздуха. Утром поднимали в 6 часов. Пока приводили себя в порядок, наступало время завтрака. Давали по пол-литра мутного эрзац-кофе и пайку хлеба весом 200 граммов на сутки. Обычно хлеб съедали сразу же. После завтрака пленные приступали к двум полезным занятиям – уничтожению вшей в одежде и в голове да игре в карты. За этими занятиями делились рассказами о житейских премудростях, довоенной жизни, спорте, случаях на охоте и рыбалке и т. д. В общем, кто как мог «травил», то есть, врал. Жестоко спорили, нередко дело даже до драки доходило.

Так проходило время до получения литра обеденной баланды.

В полдень в барак вносили большие алюминиевые баки, из которых раздатчики черпали баланду и наливали пленным в котелки, банки, а у кого их не было, даже в солдатские каски. Обед привносил кратковременное оживления в бараке, некоторую приподнятость.

Оживление после еды сменялось длительным полудремотным сном на нарах, вернее животным отупением в ожидании следующего утра, когда будут давать новую пайку хлеба и можно будет частично утолить голод. Хорошего, светлого, кроме получения очередной порции баланды, впереди никто не ожидал.

Ченстохов

Через неделю полицай назвал мой номер и пригласил с вещами к лагерным воротам. Пять военнопленных и два конвоира уже поджидали меня. До станции добрались быстро, за какой-то час. Там на путях стоял товарняк с двумя вагонами военнопленных, в одном из них находились исключительно пленные советские офицеры. В вагон с ними посадили и меня. Их везли из Одессы. Они рассказали, что немцы начали эвакуацию промышленных предприятий и лагеря военнопленных.

В поезде на сей раз ехать было легче. В вагоне находилось всего человек сорок, можно было и прилечь на пол, и подремать.

Утром прибыли на станцию Ченстохов, где наш вагон отцепили и выгрузили из него всех пленных. Мы поняли, что нас направят в известный Ченстоховский лагерь, в котором находились только пленные офицеры. Вспомнил прочитанное где-то, что Ченстохов – древнейший польский городок. Нас повели по улицам, вдоль которых стояли красивые старинные кирпичные дома. Жители-поляки провожали колонну пленных сочувствующими взглядами. Проходя мимо знаменитого Ченстоховского собора, кто-то упомянул, что в нём находится известная икона – Ченстоховская Богоматерь, которая приносит счастье людям. Один пожилой командир с седой бородой, глядя на Собор, перекрестился и сказал:

– Матушка-Богоматерь, помоги нам выжить в фашистском плену и вернуться на Родину!

Мы ещё раз оглянулись на Собор и каждый мысленно попросил у Ченстоховской Богоматери сохранения жизни и прощения за грехи. Другой командир весело сказал: «Не унывайте, что в плену. Я в 1915 году был в плену у немцев и, как видите, жив. Не так страшен чёрт, как его малюют!»

В конце городской улицы показался лагерь. Вдоль тротуара тянулась глухая, унылая, серая от пыли каменная стена. Над нею выступали сторожевые вышки. У массивных железных ворот лагеря расхаживал часовой в каске. Над воротами висела эмблема с орлом. Сразу же за воротами стояло длинное кирпичное многоэтажное здание, за ним в глубину лагеря стояли ещё десятки больших деревянных бараков. Лагерь построили на возвышенности. Ниже, как на ладони, был весь город. Видно было, как в небо вонзался ребристый шпиль Ченстоховского собора, за который цеплялись низкие серые облака. Проходя по внутри лагерной улице, мы обратили внимание, что она с двух сторон огорожена колючей проволокой, что весь лагерь разделён на зоны-блоки, тоже огороженные. В каждом блоке находилось по четыре длинных барака.

По заведённому немцами порядку, вновь прибывшие должны пройти санобработку. Нас завели в пустой барак и велели раздеться. Затем, при морозе на улице нас, голых, перегнали через двор в другой барак, который представлял собою баню. В бане всех нас под машинку наголо остригли. Велели какой-то жгучей темной жидкостью смазать места тела, где рос волос, и разрешили купаться, париться не более получаса. Я с наслаждением искупался впервые за время пребывания в плену. Затем из бани нас, голых и распаренных, вновь перегнали через двор в третий барак.

В нём мы надели старое, латаное-перелатанное, но чистое нательное белье. Натянули на себя старые зелёные военные немецкие брюки навыпуск, надели старый измятый френч и зелёную шинель, на голову – пилотку. На спине шинели и коленках брюк жёлтой краской были нанесены буквы «SU» – Советский Союз. На ноги выдали ботинки на деревянной подошве.

В углу барака стоял стол, за которым сидели немец и переводчик. Каждого пленного записывали в журнал. Спрашивали фамилию, имя, отчество, год рождения, род войск, звание и гражданскую специальность. С одним из пленных, с которым сдружился в пути, решили записаться железнодорожниками. Рассуждали, что немцы пошлют нас работать в лагерь, который обслуживает только железные дороги: военнопленному там будет легче прожить. Можно будет питаться отбросами из пассажирских вагонов или же при возможности воровать из товарных вагонов пшеницу,