Между Лондоном и Москвой: Воспоминания и последние записи - Иоахим фон Риббентроп
В любом случае фактом остается то, что германские предложения были известны как в Лондоне, так и в Варшаве в первой половине дня 31 августа. Фактом является и то, что лондонское правительство на протяжении всего этого решающего дня больше не предприняло никаких серьезных попыток преодолеть возникший кризис. Между тем Англия своим вмешательством могла бы ликвидировать его еще и 31 августа. Для этого надо было всего лишь, чтобы Варшава уполномочила своего посла Липского принять для передачи польскому правительству германские предложения. Но именно этого и не произошло.
Показания шведа Далеруса на Нюрнбергском процессе тоже подтверждают, что лондонское правительство уже 31 августа ни на какой серьезный шаг больше готово не было, хотя знало, что альтернатива означает войну. О переговорах Далеруса Гитлер тогда сказал мне, что через этот канал он хочет поддерживать с англичанами контакт, чтобы посмотреть, не наметится ли здесь какая-нибудь новая возможность. Он, как известно, любил оперировать сразу в нескольких направлениях, а отсюда понятна и его попытка, принимая во внимание судьбоносное значение этого дела, позондировать также и неофициальным образом, нет ли какой-нибудь возможности достигнуть договоренности. Однако Гитлер не питал большого доверия к Далерусу, которого привел к нему Геринг. К сожалению, и переговоры Далеруса тоже никакого результата не дали. Я бы только порадовался их успеху. Однако здесь следует сказать: если бы англичане хотели согласиться на компромисс, они сказали бы об этом или Гендерсону, или Далерусу (но вероятнее все же — своему берлинскому послу), и тогда договоренность была бы достигнута.
Когда же из этой интермедии извлекают версию, будто Геринг в данном случае действовал как-то вразрез со мной и вопреки мне, то такое непонимание позиции фюрера, а также тогдашнего политического положения кажется просто гротескным любому посвященному лицу. Вне всякого сомнения, Геринг тоже желал мирного решения, но именно акция Далеруса показала, что англичане не хотели идти на уступки и ему.
Вечером 31 августа в 18 час. 30 мин. польский посол Липский имел разговор со мной. Он заявил, что польское правительство — «за предложение британского правительства»; официальный ответ германское правительство получит «вскоре». На вручение ему германских предложений, а тем более на какие-либо фактические переговоры или же только обсуждение Липский полномочий не имел, и он категорически подчеркнул это в беседе со мной.
В тот же день польский министр иностранных дел устно заверил британского посла в Варшаве Кеннарда, что польский посол в Берлине не был уполномочен получить германские предложения (британская «Голубая книга», док. 96).
Таково было на деле польское стремление к переговорам спустя более трех дней после данного Польшей, по утверждению британского правительства, твердого согласия вступить в немедленные переговоры с Германией.
В своей речи в парламенте 1 сентября премьер-министр Чемберлен вопреки истине утверждал, будто польским посольством вечером 31 августа мне было «сообщено вновь о польской готовности к переговорам», а в ответ на это германские войска «без лишних слов» на рассвете 1 сентября перешли польские границы. В действительности оба события отделены друг от друга официальным обнародованием германских 16 пунктов всеми радиостанциями Германской империи вечером 31 августа в 21 час 15 мин.[132]
Опубликованием своих предложений германское правительство еще раз дало Польше возможность согласиться на обещанные переговоры. События еще могли быть скорректированы, если бы польское правительство подхватило брошенный ему мяч и по радио выразило свое положительное отношение. Действительно, варшавская радиостанция ответила еще 31 августа в 23 часа. Но этот ответ (в британской «Голубой книге» он отсутствует) говорил лишь о германском «бесстыдном предложении» и с возмущением отвергал переговоры. Германия, цинично подчеркивалось в нем, напрасно ожидала посланца Польши. Ответ варшавского правительства содержится в его военных распоряжениях.
Эта польская позиция становится понятной лишь в том случае, если принять во внимание два факта, которые стали очевидны только во время Нюрнбергского процесса.
1. Британское правительство не только не сделало в Варшаве ничего имеющего важное значение для решения германо-польской проблемы, но даже назвало возможный визит польского министра иностранных дел Бека в Берлин «нежелательным». Это говорит о явной боязни, что в результате обмена мнениями с Адольфом Гитлером Бек мог еще пойти на мирное урегулирование.
2. Посол Липский, явно информированный о планах германских оппозиционных кругов, придерживался мнения, что, «как только начнется война, в Германии произойдет путч», «Адольф Гитлер будет устранен» и «польская армия самое позднее через 6 недель окажется в Берлине»[133].
Высказывание Липского сегодня понятно, ибо, по показаниям Гизевиуса в Нюрнберге, группа немецких заговорщиков (к которой принадлежали, в частности, министры, начальник генерального штаба, генералы, высшие чиновники) заклинала в эти дни Англию не поддаваться германским желаниям, а «оставаться твердой», ибо тогда возникнет война, армия откажется повиноваться Гитлеру и Англия сможет вместе с ней ликвидировать национал-социализм и убрать Гитлера.
2 сентября Муссолини предпринял еще одну попытку разрешения кризиса. Он предложил провести международную конференцию, которая должна была собраться 5 сентября с целью «подвергнуть пересмотру положения Версальского договора как причину постоянного расстройства европейской жизни». Дуче дал понять, что может осуществить созыв этой конференции, только «если армии останутся на месте».
Мы приняли это предложение, а когда на него положительно ответила и Франция, 2 сентября несколько часов дело выглядело так, словно мир в Европе все еще мог быть спасен. Только британское правительство через лорда Галифакса во второй половине дня 2 сентября отклонило в палате лордов это последнее предложение о мире[134].
Тексты английского и французского объявлений войны были пересланы в министерство иностранных дел в первой половине дня 3 сентября. Когда фюрер получил их, он не промолвил ни слова. По моему разумению, он этого ожидал.
* * *
Моя роль в польском кризисе, который я здесь обрисовал, настолько однозначна, что ни один человек в мире, взявший на себя труд изучить факты, не может обвинить меня в разжигании войны. Мне нечего утаивать от истории, и я знаю, что сделал все, для того чтобы в те критические дни действовать в духе компромисса и найти мирное решение. Я стремился также не оставить у фюрера никакого сомнения насчет того, на какой риск он шел. Отдавая второй приказ на
