Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
И тут кто-то из нас кричит: «Айда, ребза, прыгать в сугроб с крыши!». Вся мальчишеская ватага, побросав снежки, сразу же устремляется к самому отдаленному крылу интернатского здания, где размещается общепитовская столовая. Высота там такая, что даже у самых смелых пацанов захватывает дух – третий этаж, не меньше!
И вот мы уже лезем по скрюченной от холода, заиндевевшей дикой яблоне на крышу этой постройки. В то время, пока я неловко и натужно карабкаюсь наверх, мне приходит в голову невеселая мысль о том, что радости у меня скоро будет – полные штаны! А ведь, по правде говоря, здесь есть от чего обосраться! Во всяком случае, когда я чуть позже с большой опаской подхожу к самому краю крыши и осторожно заглядываю вниз, у меня ни о чем другом, кроме как о суициде, думать не получается: «Бляха муха, как же высоко! Нахрена я сюда вообще забрался?! Пока долетишь до земли – проклянешь все на свете!».
Дело в том, что я страшно, буквально до дрожи в коленках боюсь высоты, но прослыть трусом – еще страшнее! Не полезешь же ты, и в самом деле, обратно с крыши – засмеют! Так что делать в любом случае нечего, придется прыгать! В конце концов, кто-то же должен показать пример всем остальным самоубийцам.
Нарисовав на своем лице некое подобие улыбки (от которой сразу же приуныли все мои друзья, поскольку ничего хорошего она не предвещала), я, скорбно прикрыв глаза и тяжело выбрасывая вперед ноги, побежал уже было на встречу с таким далеким и таким желанным сугробом. Как вдруг, неожиданно поскользнувшись, упал и кубарем покатился по обледеневшей крыше!
Все мои лихорадочные попытки хоть как-то уцепиться руками за снег оказались тщетными. Ребята обомлели и с ужасом наблюдали за тем, как смешно я кувыркаюсь по дороге на кладбище! Неприятное, доложу я вам, чувство, когда ты летишь вниз головой и ничего при этом не можешь сделать! Спас меня глубокий сугроб, в который я провалился, как в пуховую перину – одни ботинки лишь на поверхности остались. Я только успел, как у нас выражались, «варежку захлопнуть», чтобы не забить свой рот снегом! Нет, что ни говори, а все-таки приятно сигануть зимой с крыши! При условии, конечно, что зима эта достаточно снежная…
Вдоволь попортив нервы воспитателям днем, мы продолжали активно расстраивать их и ночью. Никогда у нас не было такого, чтобы мы легли мирно спать сразу после отбоя. Обязательно бесились часов до трех, а потом, как водится, кимарили на уроках. Стоило только убаюканной обманчивой тишиной воспиталке выйти из палаты, как вся наша, совершенно неуправляемая, банда начинала в буквальном смысле слова ходить на головах! Чего мы только не придумывали, чтобы отбить у себя сон: и бегали с истошными воплями по лестницам (у нас это называлось «Устроить шухер!»), и дрались друг с другом на подушках, и вызывали «на разговор» всяких представителей потустороннего мира.
С последними, кстати, произошла одна, довольно занятная история. Как-то наслушавшись разных детских страшилок о «черной-черной руке» и «темной-темной комнате» мы, дабы окончательно удостовериться в существовании Пиковой дамы, домовых и прочих чертиков, решили организовать с ними дружескую встречу.
По общепринятому тогда поверью, достаточно было только в 12 часов ночи намазать зеркальце мылом, три раза пернуть на него, и произнести кое-какие ветхозаветные слова, как все эти таинственные сущности должны были непременно перед нашими очами появиться! Ребята в основном рассчитывали на знакомство с матюкливым гномиком или гномиком-матершинником. Уж не знаю, чем он их так привлекал – ругались они гораздо хуже него! Ну, разве что обмениваться опытом в произнесении всяких нехороших слов?
С этой целью в палате между кроватями натягивалась длинная веревочка с большим количеством узелков на ней. Предполагалось, что матерный гномик, вызванный любопытными пацанами, будет цепляться ногами за каждый узелок, падать с веревочки на пол и материться при этом на радость всем присутствующим!
Я тоже решил кого-нибудь вызвать и немного подумав, остановился на кандидатуре… Скажем так: всякие барабашки и домовенки меня не особо интересовали, а вот возможное романтическое рандеву с Пиковой дамой приятно щекотало воображение. После проделывания всех необходимых процедур, я не без некоторого похотливого возбуждения стал дожидаться роковую женщину. И она, эта Пиковая дама, не преминула ко мне явиться, вернее – выпрыгнуть из-за угла в лице нашего мерзопакостного Глисты – Толика Сабеева…
Ох, и испугался же я тогда! Потому что одно дело просто слушать со сладостным замиранием сердца страшные истории, понимая где-то в глубине души, что отчаянно фантазирующие ребята их безбожно сочиняют. А другое – внезапно вдруг почувствовать среди ночи как некая демоническая сила, вынырнувшая за твоей спиной, бьет тебя со всей своей дьявольской дури по плечу, да еще что-то визжит при этом ненормальным голосом! Пришлось мне совсем уж обнаглевшего Глисту немного унавозить со злости.
Если же ночной надзиратель ловил нас за нашими занятиями, то степень наказания, к нам применяемая, во многом зависела от его настроения в тот или иной момент времени. Он мог выставить провинившихся в коридор на всю ночь, или жестко отхлестать их ремнем. Однако чаще всего заставлял выполнять физические упражнения: отжимания от пола, хождение «гуськом», приседания с подушкой на руках. Но никакие наказания не могли отбить у нас охоту бегать и веселиться по ночам!
Как сейчас вижу перед собой нашу отчаянно вопящую шоблу, которая несется по коридору, словно стадо очумевших от самогонки слонят, а за нами, матерясь и проклиная на чем свет стоит свою работу, семенит ночной надзиратель! Несколько секунд назад мы вылили на него с лестницы целое ведро грязной воды, и он, разумеется, не испытывает ничего, кроме желания хорошенько нас этим ведром отмудохать!
Мы забегаем к себе в палату и тут же разлетаемся по кроватям, делая вид, что спим. Даже начинаем похрапывать для пущей убедительности. Ночной врывается почти следом и бешено орет: «Подъем, сукины дети!». Мы, недовольно жмуря глаза от включенного света, «просыпаемся». «Что за блядский цирк вы устроили?! Кто облил меня водой?!» – продолжает неистовствовать надзиратель. А в ответ ему гробовая тишина.
«Молчите? Ну, тогда пеняйте на себя!». Он вытягивает из штанов уже хорошо нам известный ремень: «Последний раз спрашиваю!». Все молчат,
