Крёстные матери. Женщины Коза ностры, Каморры, Ндрангеты - Алекс Перри
Один крайне важный аспект касается насилия и конкретных способов его выражения, разыгрывания или исполнения женщинами. Как для мужчин, так и для женщин связь с насильственными действиями никогда не отделима от насилия, пережитого в течение жизни. Однако эта взаимосвязь не линейна; она противоречива и порой приводит к порочным результатам. Из рассказов коллаборационистов мы знаем, что хладнокровие при убийстве, подавление чувств и отсутствие вины – часть повседневной жизни мафии, и это «заклятие» мгновенно исчезает с изменением жизненного статуса (от вовлеченного мафиози до коллаборациониста): есть истории о бывших уомини доноре, безжалостных убийцах, которые начинают паниковать из-за потенциальной кражи со взломом. В этом случае насилие, более не морально оправданное как структурирующая деятельность мафии, внезапно вновь обретает свою пугающую власть над личностью.
В отличие от мужчин, женщины несут бессознательную историческую память о внутренней уязвимости своего тела: метаисторический опыт, вписанный в репродуктивные качества женского тела, который сосуществует с индивидуальным способом отношения к насилию и накладывается на него. К этому часто добавляется биографический опыт растления и насилия, иногда сексуального характера. Энцо Чиконте реконструировал различные эпизоды сексуального насилия, совершенные ндрангетистами: «Правда в том, что сами ндрангетисты бесчестят своих женщин. Капобастоне в Никастро был обвинен в попытке изнасилования. В Семинаре подсудимого обвинили в том, что он «лишил девственности четырех бедных, несчастных девушек». В Чирелла-ди-Плати произошло изнасилование пиччотто, который ворвался в дом с оружием и принудил девушку к «сексуальному контакту». Под Пальми младший босс «успокоил похотливые мысли пиччотто, самого ценного в группе, предоставив ему возможность принести девственную Баву на алтарь удовольствия»». Даже без изнасилований, другие формы насилия в отношении женщин со стороны ндрангетистов не были редкостью.
Историческая и биографическая память помещают женщин в жестокий криминальный контекст, требующий большой холодности и безразличия при манипулировании насилием и смертью как частью профессиональной деятельности. Это создает иную проблему для объяснения более низкой «склонности женщин к совершению насильственных преступлений». Есть случаи разрыва и сотрудничества со стороны женщин, освободившихся от отношений с насилием; однако эти истории – не восстание против криминального насилия их среды, а реакция на насилие, совершенное над их телами. Именно интимное насилие, достигшее этих женщин, стало детонатором, пошатнувшим и разрушившим то бездушное, леденящее насилие, что служит основой власти мафии.
Мы принимаем как данность, что поляризация между агрессивными мужчинами, приверженными насилию и войне, и мирными женщинами, продолжающими жизнь, должна быть отброшена как стереотип. Тем не менее различия существуют и требуют изучения. Исторические исследования участия женщин в нацистском насилии показали: подчинение женщин контексту власти с сильными патриархальными коннотациями не мешает им самим быть активными и совершать насилие. Они могут быть палачами в одних ситуациях и жертвами в других. Например, многие женщины знали о действиях мужей, братьев, любовников в СС и частично участвовали в них. Другие исследования углубляются в связь женщин с войной и кровавым насилием. Здесь важно подчеркнуть: женщины способны на жестокое насилие, но поскольку они не воспринимаются как полноправные субъекты, их действия кажутся хаотичными и случайными. Мужское насилие морализируется как структурированная деятельность – война – и тем самым деперсонифицируется и идеализируется. Женское насилие, напротив, «никогда не приводило ни к чему хорошему. Оно было слишком персонализированным и мстительным… Коллективная мужская деятельность может быть морализирована, может существовать в легитимных культурных рамках. За пределами горизонта войны/политики женское насилие выливается в бунт, революцию или анархию: когда ситуация выходит из-под контроля. Когда женщины преступают границы дозволенного, представившись мирными миротворцами, их возможности ограничены… Исторически у мужчин, переходящих эти границы в насилии, возможностей больше».
В исследовании истории «убийств лицом к лицу» XX века Джоанна Бурк утверждает: между женщинами и мужчинами нет существенной разницы в удовольствии от убийства; просто женщинам запрещалось конкретное осуществление военного насилия: «Женщины не вонзали штыки в живую плоть, а скорее воображали, что делают это». Однако желание применить насилие при материальной невозможности этого (как показано на примерах двух мировых войн и Вьетнама) приводит к насильственным формам компенсации: «Вместо того чтобы быть “другим” на войне… женщины стали неотъемлемой частью массовых убийств и окружавшей их мифологии… Удовольствие от насилия разделяли женщины, но, лишенные боевого опыта и его реалистичного изображения, они отреагировали, предложив тела сыновей, бойфрендов, мужей на полях сражений. Этим насилием они заслужили право на боль».
В этом анализе легко увидеть проблематичную картину, отсылающую, например, к роли женщин мафии в продвижении вендетт. После изъятия десяти детей в Читтанова по решению суда по делам несовершеннолетних Реджо-Калабрии нескольким матерям и другим женщинам семьи разрешили навестить их в новом доме. Некоторые продолжили свою «воспитательную» работу, читая лекции даже десятилетнему мальчику: «Ты Факкинери, и, подобно черному соколу (фалько неро), ты должен обрушиться на врагов; ты из могущественной семьи, которая никогда не позволяла переступать через себя». Используя созвучие фамилии Факкинери со словом falconiere (сокольничий), женщины представили ребенку образ насилия для самоидентификации: хищника, представителя могущественного рода, бесстрашного и готового к бою.
Таким образом, большинство анализов относятся к опыту женского насилия в связи с войнами; однако они также представляют интерес для нашего исследования. С одной стороны, женщины-мафиози привыкли к насилию в отношениях между членами мафии и с окружающим миром, с другой – они подчинены и вынуждены выражать лишь определенные его формы. Это позволяет выдвинуть гипотезу, что данные женщины представляют реальный социальный капитал для преступных организаций в осуществлении «территориального правления». Исторически находясь под властью и порабощением, женщины выработали амбивалентные и зависимые отношения с властью, насилием и положением жертвы.
Хотя деспотическая сторона власти хорошо известна, она также притягивает, почти извращенным образом. Эта предрасположенность, или габитус, глубоко структурирует отношения с мужчинами: различия в социализации побуждают мужчин любить силовые игры, а женщин – мужчин, которые в них играют. Мужская харизма – это, по крайней мере частично, очарование власти, соблазн, который само ее обладание оказывает на тела, инстинкты и желания, политически социализированные. Если это верно в целом, то особенно значимо в контекстах, отмеченных насилием. Выдвигая гипотезу об аналогии между военной средой и средой мафии, стоит процитировать Вирджинию Вульф, подчеркнувшую, как неравные отношения с властью структурировали взаимодействие полов в условиях насилия. Женщины «функционировали как зеркала, обладающие волшебной способностью отражать фигуру мужчины, увеличенную вдвое. Без этой силы… слава всех наших войн была бы неизвестна». Эти зеркала были «необходимы для любого героического и насильственного действия».
Анализ очерков о Ндрангете, местной прессы за последние двадцать лет и
