Русская дочь английского писателя. Сербские притчи - Ксения Голубович
«Поставь что-нибудь сама». – «Что?..» – «Мы обо всем договоримся», – спокойно сказала она. Разве так бывает? Разве кто-то может взять и исполнить твое желание, о котором ты не мог даже говорить, которое затопляло тебя двадцать четыре часа в сутки. Желание услышать, увидеть, поставить тот самый момент. Шекспировский момент. Или… другой?
Она продолжала курить, играла ногой, и голубые колготы то сходили, то снова забирались обратно в картинную раму стенной ниши. За дверями Школы падал снег. Звуки барабанов, какая-то почти шекспировская праздничность поднималась над городом. Это ощущение казалось странно знакомым, что «все возможно» и при этом «все конечно навсегда», потому что выбор состоялся, что выбор этот бессмыслен, он – полная растрата сил и времени, но я не могу сказать нет. Как любовь. И я сказала да.
Когда я сказала да, я тут же поняла, что мы будем ставить «В ожидании Годо». Ту пьесу, которую Джо хотел бы поставить с лучшими комиками своего поколения… А я? Я буду ставить из того, что есть, – двух актрис, маленьких американок, из небогатых семей, затерянных в Москве, без возможности на каникулах заняться чем-то еще, кроме как продолжить то, что они и так делают каждый день. Прямо как персонажи Беккета. Ах вот оно что – вот мы и приехали. Конец, самый конец искусства.
3
Мы будем ставить «В ожидании Годо» с двумя актрисами и двумя куклами, только второй акт. Почему? Потому что этого хватит, чтобы понять. Потому что оба акта зеркальны, и, если мы сумеем правильно сложить их как оригами, мы не допустим утечки смысловых сил. И, кстати сказать, пьеса изначально писалась по-английски и по-французски. Беккет всегда все удваивал. А мы разделим на два – на русском – свернем по сгибу.
Откуда я знаю, что им говорить?
«Представьте себе, что вы два актера, – говорю я, смотря на них, – что вы забыли все слова пьесы. И даже забыли, что есть пьеса. Но почему-то каждый день в одно и то же время вы должны приходить в одно и то же место и полтора часа что-то делать перед людьми – это все, что осталось от понятия „театр“. У вас есть это время, эта пустота, это молчание, и вы – пара. Это и есть Беккет. Двое, отделенные ото всех невидимой чертой, и молчание между ними, которое нужно заполнить. Что у вас есть? Только внимание зрителей. И вы начинаете играть им, словно мячиком».
Последовательность актов у Беккета как точно составленная программа концерта. Нельзя дать мячику упасть, вы должны выйти из любого положения, хоть чечетку пляшите. Посмотрите весь текст – это такие мини-акты, один заканчивается и быстро переходит в другой. Чтобы попасть в следующий акт, надо понять, какую возможность исчерпал предыдущий, и ответить следующей. Это – как любая игра. Это искусство выворачивания в пустоте. Движения внутри тупика. «We can’t go on, we must go on!», «Fail again fail better» – вот слоганы Беккета, про которые так часто адресовал мне Джо.
Эта пьеса о ресурсах, об энергиях, силах, где мы берем их, когда их неоткуда взять.
4
«Ты знаешь, о чем эта пьеса?» – спросил молодой священник свою жену, когда они пришли посмотреть представление в репетиционном зале Школы-студии. «Конечно, знаю, – ответила та, считая, что он проверяет ее знание английского, – это о двух бомжах, которые ждут вместе человека, обещавшего решить все их сложности, а он не приходит». «Нет, – сказал священник любяще, – это о тебе и обо мне». Неудивительно, почему так смеялся отец Джо, читая Беккета. Он знал, что такое изобретать выходы, когда выхода нет. «Голь на выдумки хитра», – мог бы сказать он. Наверное, так и было, это была одна из причин, почему я решила поставить Беккета – понять до конца, почему смеялся отец Джо, а Джо запомнил этот смех как нечто важное для самого себя. Я хотела поставить то, что он запомнил. Я хотела поставить для Джо его отца.
Любопытно, что поставленная мною пьеса никогда не смогла бы пересечь границы страны. И все потому, что актеры были женщинами, Поццо и Лаки – куклами, а пьеса – вторым актом. Фонд наследия Беккета никогда бы не разрешил нарушить предписаний для классической постановки, где играть должны были мужчины, количеством четверо и в строго определенных костюмах. Американцев на родине ждал бы большой штраф. Спектакль остался в России. В этом была его особая верность и Беккету и самому себе. И она была вознаграждена.
Потому что вот тогда же, в тот ледяной январь 2004 года, в Москву сначала приехал Джо, а потом моя сестра. Видимо, я все-таки правильно провела свой ритуал. Я нашла силы на милость там, где говорится вроде бы об отчаянии.
5
Он пришел с моей сестрой. Они ссорились всю дорогу из дома до Школы-студии. Он – высокий и уже грузный, ковылявший по льду, и она – молодая, спортивная, злая и не желающая ходить по этому снежному, ледяному насту московских мостовых, который ей приходится осваивать впервые. «Мне не нравится моя русская идентичность», – скажет сестра мне позднее. Лед скользил под ее огромными блестящими кроссовками, позаимствованными из рэп-культуры. Он во всем том же длинном жаккардовом пальто, и она в белом спортивном костюме с золотом, на который была надета легкая курточка с капюшоном. Оба выглядели настолько странно в той запорошенной снегом Москве, что все вокруг казалось декорацией, скользящим несоответствием театрального задника двум фигурам, шагающим по тому месту на земле, после которого уже нет других мест. То есть идущим на одном месте.
По своим причинам они оба не хотели сюда. Это я просила их прийти. Они чувствовали, что должны это сделать ради меня – ведь я редко прошу, и, возможно, весь жар их спора вырастал из того, что они не могли направить его на меня. Как только пьеса началась, сестра вдруг стихла. Она смотрела, и ей нравилось то, что она видит, без всяких причин. По той же причине, что и у всех нас,– ибо все мы, весь род, обречены все время искать Смысл, и это не кончится никогда, пока не закончится мир или сам род человеческий. Затем, после пьесы, она затаив дыхание смотрела, как Отец ее говорит с американскими актрисами и актерами о смехе и смысле, и своем отце, который смеялся, впервые прочтя Беккета. Джо встретился со своею дочерью через долгое усилие ее приручить, через долгое путешествие.
