Трансатлантическая кошка - Екатерина Паршукова
– Давай! Идея хорошая.
Ацтек улетел первым, мы посмотрели ему вслед, подождали минут десять и сели в самолёт. Запустились, вырулили, взлетели.
Минут за десять до того как подлететь к горному хребту, обозначенному Андреем, вызвали Ацтек по рации:
– Вы где? Мы должны бы уже вас видеть.
– Мы пару минут назад пролетели точку. Скоро нас догоните.
Мы пристально вглядывались в сиреневый горизонт. Вот он! Тёмная точка на фоне светлого неба постепенно увеличивалась в размерах, пока не приобрела узнаваемые очертания самолёта.
– Мы вас видим. Подойдём с правой стороны.
– Мы вас пока нет.
– Просто держи высоту и курс ровненько, сейчас подойдём.
Подлетели близко-близко, сбросили скорость, насколько могли, чтобы уравнять её со скоростью Ацтека.
– Закрылки выпустить, что ли? – задумался Илья, – тяжеловато на таких скоростях висеть. Ты фотографируешь?
– Да, фотографирую. Подойди чуть ближе ещё, плавненько.
Илья потянул ручку, и Малыш аккуратно качнул крылом.
– Вот так хорошо, – я проверила на экранчике получившиеся кадры. – Я всё!
Илья нажал тангенту:
– Андрюх, вы нас уже сфотографировали?
– Да, уходите вперёд. На земле встретимся.
Малыш набрал скорость, и через несколько минут Ацтек пропал из поля зрения, оставшись позади нас. Илюха отдал мне управление и задремал ненадолго.
Шли на 120-ом эшелоне. За бортом холод. Если верить учебникам, температура падает по 6 градусов Цельсия на каждый километр высоты – то есть, если на земле +20С, то на высоте в три километра будет уже около нуля. При этом через фонарь низкоплана жарит солнце. Жарило оно ровно в мой борт. Фонарь Глассэйра, как на всех самолётах, сделан из плексигласа и, в отличие от автомобильных стёкол и квартирных окон, не задерживает никаких излучений, даже ультрафиолет. Под остеклением этой кабины можно загорать как в хорошем солярии. Жуткое сочетание – ноги замерзают, голова поджаривается. Автопилот мы уже не включали и три часа по очереди «висели на ручке» под палящим солнцем сверху, почти в приборных условиях дымки снизу. Второй из трёх участков маршрута за день, а усталость уже ощущалась.
Нет, усталость не просто ощущалась, она наваливалась на меня всей тушей. Солнечный свет раздражал. Я пыталась прикрыть глаза ладонью, но всё равно отражённые лучи слепили до боли. Что-то не так.
– Илюха!
– А?
– Возьми управление, что-то мне нехорошо.
– Управление взял.
– Отдала.
– Что случилось?
– Не понимаю. Солнце бесит, жарко, душно, холодно.
Илья потрогал рукой мой лоб:
– Температура вроде нормальная. Не знобит?
– Нет. Просто слепит солнце. Надо что-то с этим придумать.
– Здесь и кислорода не так много. Но мы уже почти долетели. Сейчас снижаться начнём. Станет легче. Хотя аэродром горный, тоже на полутора километрах высоты расположен.
Я пыталась отвлечься от мерзких ощущений в организме рассматриванием земной поверхности.
– Ой, смотри какой мостик внизу забавный.
– Да. Кстати, почти рядом с полосой. Рядом с ним заход строить будем. Будем пролетать, попробуй его сфотать.
– Я попробую, хотя голова и руки не работают совсем.
– Держись.
После посадки я буквально выпала из самолёта и легла на асфальт: на единственный пятачок асфальта на всём аэродроме, где была тень – под киль самолёта. Не знаю, зачем, интуитивно. На улице было жарко, +25С примерно, но не до такой степени, чтобы это было проблемой. Просто нестерпимо хотелось спрятаться от солнца. Даже не слышала, как подрулил севший за нами Ацтек. Я меланхолично разглядывала брюшко Малыша и видела, как по нему бегают мультяшные тени.
– Мать, так у тебя солнечный удар, – голос Андрея выдернул меня из созерцания игры теней, – тебе воды надо, и побольше. Есть у вас бутылка?
– Есть, – собственный голос звучал издалека, – еще полтора литра. Вылей её на меня.
– Может быть, в тебя?
– Можно и в меня. Я сейчас парниковый овощ, и меня надо хоть как-нибудь полить, хоть внутривенно, хоть внутримышечно.
Кто-то из ребят намочил салфетку и положил мне на лоб.
– Спасибо, так и правда легче, – я взяла бутылку с водой и выпила почти половину.
– И сооруди какой-нибудь козырёк. У меня Олег тоже всю дорогу на солнце жаловался. Но у нас крыша есть, а у вас сплошное стекло сверху.
– Вот, возьми мою кепку, – Илюха протянул мне серую тряпочку, – всё солнце с твоей стороны, так что мне пока не надо. Андрей, там надо масло ещё доливать?
– Да. Надо. Сейчас Олег канистру достанет, но она последняя. Будем у Билла спрашивать, похоже, нам понадобится большой запас.
Я немного пришла в себя и смогла залезть обратно в Глассэйр. Заправленный топливом и маслом Ацтек взлетел. Порывистый ветер заметно покачал самолёт после отрыва.
– Как-то они странно ушли, – сказал Илья, запуская двигатель, – возможно, нас тоже сейчас помотает.
Мы вырулили в начало полосы – два бесконечных километра асфальта подрагивали в мареве разогретого воздуха. Илюха двинул РУД – рычаг управления двигателем – в панель, и самолёт побежал по планете. Скорость нарастала неприлично медленно. Пятьсот метров – передняя стойка даже не приподнялась. Километр… Малыш продолжал бежать колёсами по земле и даже не думал подниматься в воздух.
– Да что же такое! Все параметры в норме, – сквозь зубы процедил Илья, – ну давай попробуем подорвать его.
Он подождал ещё немного, дёрнул ручкой на себя и сразу выровнял самолет обратно в горизонт. Малыш подпрыгнул, завис на высоте около двух метров, провалился на право крыло, потом на левое. Кое-как выровнялся.
– Шасси! – процедил Илюха.
– Шасси ушли.
Самолёт медленно, нехотя начал набирать высоту и скорость.
– Что это было? – спросила я, немного отдышавшись.
– Превышение полтора километра над уровнем моря и жара. Воздух вообще не держит, – голос у Илюхи был ещё напряжённый, но уже чувствовалось, что его отпускает. – Я ещё удивился, что Ацтек так тяжело ушёл. Теперь понятно, почему.
Мы набрали высоту три километра и повернули на восток. Солнце постепенно двигалось к горизонту, пока совсем не скрылось, и чем ниже опускалось солнце, тем лучше я себя чувствовала. После заката мне стало совсем хорошо.
– Устал? – спросила я Илюху, который явно клевал носом.
– Есть немного.
– Я уже нормально себя чувствую, давай возьму управление. Подремли минут пятнадцать.
– Только следи за давлением топлива, когда падать начнёт, включи насос секунд на тридцать.
Сиреневая дымка закрывала землю. На закате стираются границы земли и неба, тьмы и света. К Лейкленду мы подлетали уже в полной темноте. Практически приборный полёт. Облака на горизонте сливались с землёй и создавали ощущение бесконечного космоса вокруг.
Илья включил частоту ATIS – автоматического информатора на аэродроме. Информатор механическим голосом сообщил нам температуру, давление и ветер. А потом предупредил о том, что на полосе могут быть дикие животные: олени и кто-то ещё, кого мы не смогли перевести с английского.
– О, прикольно, первый раз такое слышу. Предупреждения о птицах я слышал, но олени – это что-то новенькое. Давай ещё раз послушаем.
– В дикие места летим, однако, – хмыкнула я, – и ни черта не видно вокруг.
– Давай снижаться потихоньку. Осталось километров десять, – Илья пролистывал страницы блокнота в наколенном планшете. – Где-то тут была частота дистанционного включения подсветки на полосе, Билл присылал. Нашёл!
Илья выставил цифры частоты в радио:
– Ну что, пробуем? Раз-два-три-четыре, – он нажимал тангенту, и после шестого щелчка на земле в кромешной тьме посреди леса вспыхнула новогодняя ёлка огней на полосе. Чёткий прямоугольник белых огней полосы и россыпь мелких синих огоньков рулёжных дорожек сбоку.
– Ничего себе! Вот это иллюминация! Тут захочешь – не промахнёшься.
Мы сделали проход над полосой, посмотрели направление ветра по колдуну, который тоже был подсвечен ярчайшим прожектором, и следующим заходом сели. Съехали с полосы и остановились прямо посреди стоянки:
– Наверное, надо дождаться Билла, он скажет,
