Угловы. Семья врачей. Век Добра и Любви - Эмилия Викторовна Углова
Отец приехал в Артемовск, но квартира его была уже занята. Приехал к нам на шахту «Комсомолец». Хотя мама и была одна с двумя детьми и старенькой мамой, отношения у них не сложились. Он уехал в Донецк. Вначале он жил у дяди Лени, а потом устроился на работу на окраине Донецка на химзаводе. Туда он уехал, чтобы больше его не трогали. Психика его была надломлена, он боялся стука в дверь, думал, что за ним снова пришли. На заводе он сделал несколько рационализаторских предложений. Он был на хорошем счету, о нем писали в газете.
…Спустя много лет, в 1972 году, он тяжело заболел, появился неизлечимый рак желудка, и он мне впервые письмо, просил о помощи. А я? Мне до сих пор стыдно вспоминать о своем поступке. Не зная причин, которые препятствовали встрече со мной все эти годы, я, побуждаемая обидой и еще не знаю чем, не пригласила его к себе в Ленинград. Ведь муж мой, великий хирург, смог бы сделать такую операцию, которая продлила бы ему жизнь. Я ответила ему, что в Донецке в Мединституте работает профессор Подоненко Анна Павловна, заведующая кафедрой госпитальной хирургии, специалист по заболеваниям желудочно-кишечного тракта, ученица моего мужа. Я написала ему адрес Анны Павловны, позвонила ей, попросила прооперировать отца. Анна Павловна прооперировала его, но, как она мне потом рассказала, было поздно, болезнь осложнилась метастазами. А я была наказана тем, что не встретилась с отцом, не услышала от него рассказ о его тяжелой жизни в ссылке и об этом так ничего и не узнала.
Умирал он тяжело, когда мама его навещала, он просил ее только об одном – принести ему воды из родника.
Когда было объявлено, что дети репрессированных родителей могут получить удостоверение как пострадавшие от репрессий, я со своей сестрой Майей поехала в Донецк на тот химзавод, на котором работал отец. Мы шли через большую территорию завода, закутав нос и рот от режущего газа, желтого от серной кислоты. Я думала тогда, как же бедный отец ежедневно ходил по этой территории, да еще и работал смену.
В отделе кадров мне выдали справку о том, что в 1972 году он уволился в связи с тяжелым заболеванием. Потом мы еще раз приезжали с сыном Гришей, искали квартиру, где последние годы жил отец. Он жил вместе с женщиной, у которой был репрессирован и погиб в ссылке муж. У них было общее горе. Женщина эта, Надежда Федоровна Кубэ, к тому времени тоже умерла. Хозяева, у которых они снимали комнату, сказали, что место на кладбище они не могут показать из-за болезни ног. Мы с Гришей справились в кладбищенской конторе, но нам ответили, что списки умерших в те годы сгорели и нет возможности найти место захоронения. Мы обошли почти все кладбище, но могилу отца так и не нашли. Многие надписи над могилами были закрашены белой краской. Наверное, так закрашивали надписи на тех могилах, за которыми никто не ухаживал. Мы взяли горсть земли с самого кладбища, чтобы принести ее к могиле мамы, вышли за ограду, разложили привезенные с собой продукты и помянули отца. Воспоминания были короткие, так как я о нем мало знала, лишь кое-что из рассказов мамы.
Так и закончилась жизнь моего отца. И только то немногое, что я о нем помню, написала здесь. Говорят, за грехи Господь накажет, а если будешь просить о прощении – простит. Господь, может быть, и простит, но сама себя я простить могу? Ведь ничего нельзя изменить, и вот в этом, несмотря на покаяние, заключается наказание. Все это уже поздно. Отец, прости меня за все.
…В 1941 году в последнем письме к маме отчим писал, что остается в подполье в Харькове. Но вскоре родители его, Елена Павловна и Иван Константинович, получили от него письмо, в котором он извещал, что завтра (был где-то конец июля) он эшелоном отправится в Киев, чтобы пройти ускоренную военную подготовку и вместе с партизанами будет учиться стрелять, передвигаться по-пластунски, минировать мосты и дороги, бросать гранаты и т. д. Владимир писал, что пока обстановка очень тяжелая и увидеться еще долго не придется.
Известно, что первая схватка частей Красной армии вместе с партизанами состоялась под Киевом в районе села Казанцы. Они разгромили немецкий десант. Затем отряд переправился через реку Тетерев Житомирской области у села Макалевичи и оказался в тылу врага.
В конце августа немцы в боях с партизанами потеряли штаб крупного воинского соединения – 50 солдат и офицеров, но затем от беженцев партизаны узнали, что в середине сентября наши войска оставили Киев. Отряд оказался в глубоком тылу врага, и связь с большой землей была прервана. Писем от Владимира больше не приходило. Под влиянием общего большого горя чувство собственной беды немного притупилось.
Один муж мамы, мой отец Виктор, отбывал ссылку на далекой Колыме, второй муж, Владимир, – на войне, развязанной Гитлером, неизвестно, что с ним и где он. Какие-то странные стечения обстоятельств. Мама старалась не думать о своих бедах: у нее двое маленьких детей и старенькая мать, нужно спрятать все свои чувства, личные переживания и думать о том, как спасти детей и мать. «Дети должны выжить – должны. И я для них сделаю все, что в силах и даже больше. Надо их уберечь, они еще не жили. Нужно сделать все, чтобы дожить до Победы, а потом будет лучше» – так думала мама, такие мысли постоянно носились в ее голове, и она собирала всю свою волю, чтобы мысли могли бодрить ее, помогали бы ей нести трудную ношу, доставшуюся в жизни. Бабушка моя мечтала о том, чтобы свободно, не по карточкам можно было достать хлеба и сахара – поесть вволю, а потом и умирать можно.
Хлеб и сахар выдавался по немецким карточкам тем, кто работал, а мама не работала. Мама не могла работать в школе, где висел портрет Гитлера. Из бывшего состава учителей там работала одна Зинаида Яковлевна – преподаватель немецкого языка. Коллеги осуждали ее. Сами они не хотели работать
