В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин
Финал мероприятия – Ельцин спрашивает: «Кто остается на обед»? Козырев тут же откликается согласием. Грачев и молчавший все время Барсуков, директор Федеральной службы безопасности, находят предлог отпроситься. Присоединяюсь к ним, совершая, наверно, еще одну ошибку. На пустынных улицах Сочи подумалось, что вернулись к старым (или нынешним?) временам. Для машин Грачева и Барсукова движение перекрыли полностью, автомобили стояли, прижавшись к обочинам, милиционеры отдавали честь. На огромной скорости пронеслись к военному санаторию имени Фабрициуса, штаб-квартире Грачева.
Где ты, борьба с привилегиями 1990–1991 гг.? И вообще, где правда на этой земле, ради чего разрушили страну? Чтобы пришла к власти публика, мало отличающаяся от прежней? По городу нас сопровождал Карпов, глава сочинской администрации.
Пили у Фабрициуса много, не хмелея. Хоть бы какое помутнение, нет, ясные глаза после хорошей дозы. С моими максимум тремястами граммами быстро отстал. Грачев и Барсуков неизменно называли Ельцина «шеф». И конечно, он в любом состоянии на голову выше их. Мне Грачев повторял: «Правильно вызвал Вас президент, хорошо говорили, должно быть, подготовились. Мы такого не слыхали, да и Андрей так не говорит». В этом, наверно, беда: плохо понимают, что происходит. Козырев разбирается лучше, но, наверно, раскрывает не все.
А сказать мне надо было так: кончайте, Борис Николаевич, с политикой, которую и у нас в России, и за рубежом считают проамериканской. Она унизительна для такой страны, как наша. Иначе следующие выборы не выиграть. Русскому медведю надо встряхнуться, и исходить это должно от президента.
Насчет Балкан: зачем нам столько времени и сил уделять этому региону, да еще будучи на подхвате у США, выполняя для них роль «уговаривателей» сербов. У нас более важных дел невпроворот, в том же СНГ.
А уж потом переходить к конкретике.
На следующий день доложил Рюрикову результаты. В плюсах: довел свою точку зрения с полной определенностью (что подтвердил Виктор Илюшин, молча все записывавший). Направление депеши из Лондона себя оправдало. В минусе: не поговорил tкte а tкte с президентом. О фразах, напечатанных выше курсивом, Рюрикову не сказал. Дима думал, что меня вызывают для смены Козырева, и теперь не мог скрыть разочарования. Клеймил Андрея последними словами, называл американским агентом влияния, спит, мол, и видит стать замгенсека ООН. Насчет агента было неверно, а мечтать о таком месте, как замгенсека ООН, никому не возбраняется.
Скажу в этом месте: несправедливо мазать Козырева одной черной краской. На его неокрепшие плечи лег слишком тяжелый груз. Разумную внешнюю политику в принципе нелегко проводить, в условиях острой внутриполитической борьбы это тяжелее вдвойне. Андрею Владимировичу, как и многим тогдашним руководителям, был свойствен «большевизм», крайние позиции. Разрушить до основания, начать с нуля. Выбор: 100-процентная прозападная политика или возврат к холодной войне – был надуманным. Между двумя полюсами лежали вполне осуществимые и доброкачественные варианты, наглядный пример которых дала перестройка. Ее Козырев вслед за своим боссом, говорившим «так называемая перестройка», не признавал.
В первые ельцинские годы мы приучили Запад к нашим беспрерывным «да», считая, что это и есть признак нашей демократии в отличие от авторитарного Советского Союза, говорившего всегда «нет». Ближе к 1995 г., по моим наблюдениям, Козырев понял пагубность этого. Во всяком случае, он без обиняков заявлял: «Когда мы соглашаемся с Западом, нас считают демократической страной, когда отстаиваем свои интересы, т.е. поступаем, как все остальные, нас обвиняют в возврате к прошлому». Это не были только слова. Я мог бы привести много примеров вполне адекватных, обоснованных действий Козырева.
На первых порах Андрею не хватало опыта, его пришлось набирать, набивая одновременно синяки и шишки. К концу своего пребывания на посту министра Козырев действовал иначе, чем в 1992–1994 гг. Он вполне здраво судил о делах внутренних. «Наш дом Россия» он считал верхушечной партией. Люди, по его словам, что называется, патологически потеряли связь с народом, не знают, чем он живет, рассчитывают на верхушечные комбинации. А народ испытывает аверсию к партии власти. Сам лозунг стабильности, говорил он нам на наших сходках, выбран неправильно. Стабильность может означать, что все останется хорошо для тех, кому хорошо, и плохо для тех, кому плохо. Некоторые понимают стабильность как еще пять лет спокойного воровства.
Сочинская эскапада повлияла на мое умонастроение. Депеши в Москву я по-прежнему писал по мере сил честные, но все чаще приходило ощущение – плетью обуха не перешибешь.
Живучи были иллюзии, что нам удастся решить свои проблемы за счет, как тогда говорили, блока развитых демократических стран. Но, скорее, их решала правящая верхушка, в конце концов привыкшая к долларовой подпитке. А платой за эти поблажки элите было то, что Запад определенные проблемы решал за счет России. Были благие пожелания построить вместе с новой демократической Россией новый демократический порядок в мире. Вместо этого по-прежнему бал правили США, мы им вольно или невольно подыгрывали. Что за иллюзия.
Международные обстоятельства, в которые попала Россия после того, как не стало СССР, требовали проведения тщательно выверенной политики. Немногим в Москве это было по сердцу и по плечу. Существовал гигантский соблазн: раздел и передел огромного состояния, нежданно-негаданно попавшего в руки. С опозданием, но пришла мысль – стремление заполучить собственность, оставшуюся бесхозной, было движущим мотивом тех, кто упразднял Советский Союз. Неудивительно, что, как выразился Виталий Третьяков, в то время главный редактор «Независимой газеты», перед лицом такого богатства многие потеряли моральные тормоза.
В полном соответствии с теорией международных отношений наша внутриполитическая обстановка решающим образом обусловливала внешнюю политику. Попустительство США грозило на дистанции смениться повальным антиамериканизмом. Так в конечном счете и произошло. И добро бы мы следовали в фарватере умной политики.
Финал. Что до балканской Одиссеи, то она быстро катилась к концу. В октябре 1995 г. американцы навязали враждующим сторонам прекращение огня. А 1 ноября начались мирные переговоры в Дейтоне, где мы, да, присутствовали, но в качестве статистов. А подпись России под дейтоновским миром, продиктованным сербам, не отменила ее маргинальную роль.
Милошевич получил в Боснии меньше, чем сербы могли бы рассчитывать, ибо боялся вернуться в Белград, не сбросив бремя санкций. Вот сколько его продержали на крючке! Причем после Дейтона была снята только часть санкций, тогда как обещали нам, в очередной раз не выполнив обещание, снять все. Мы несколько раз пугали односторонним снятием санкций, но так и не решились. Сто тысяч боснийских сербов покидали места, отходившие мусульманам и хорватам, сжигая дома и выкапывая могилы.
