Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина
– Что с Султаном? Он болен? Смотрите за ним, теперь весна! Собаки бесятся, – сказал муж. В этот же день Султана застрелили. Через несколько дней заметили странности и у другой собаки – Энвер-паши… Пришлось и ее застрелить…
– Всем приходит конец! – как-то особенно мрачно сказал муж. – Теперь очередь за мной… Но я не смерти боюсь! Я боюсь с ума сойти… Я отлично понимаю собак: у них тоска перед смертью… И мне иной раз хочется завыть от тоски… Я чувствую себя ужасно! Не сплю по ночам… Голова – как раскаленный котел… Черт знает, что мне все время мерещится…
– Ваня! Родной мой! Прекрати пить хоть на несколько дней! Дай отдохнуть твоему мозгу и организму. В тридцать три года ты – совершенно разбитый человек! Подай рапорт о болезни. Позовем доктора Бакина; он освидетельствует тебя, и тебе дадут отпуск для лечения. Поедем домой. Поправишься – опять работать будешь. А к тому времени и война кончится…
Он покачал головой:
– Поздно!.. Сердце больное. Печень больна… А главное, мозг мой болен… И не могу я уже бросить пить. Ну, что ж!.. Конец – так конец!!
– Неправда! Никакого конца нет! Все от тебя самого зависит. Только остановись! Не пей! Все пройдет, и ты поправишься!..
В Вербную субботу пришла я из лазарета и застала у нас гостя – судебного следователя.
– Зашел к вам напомнить о том, что на чужбине вы, может быть, и забыли. Сегодня ведь Вербная суббота! Вспомним молодость – пойдем за вербой! Пойдемте, Иван Семенович! Вспомните студенческие годы, как хлестали друг друга вербой да еще приговаривали: «Верба хлес, бей до слез!» И, правда, иной раз так огреют, что слезы из глаз пойдут. Это называлось шуткой…
– Нет, идите вы с женой вдвоем. А я посижу дома, – сказал Ваня.
Когда уже я собралась идти, то и гость сказал:
– Тина Дмитриевна, идите вы одна. А я останусь с Иваном Семеновичем и попью чайку.
Церковь была полна молящихся. Больше всего, конечно, было военных – офицеров, казаков и солдат. Был там и весь наш лазарет. Все сестры нарядные, веселые. У каждой есть тут же друг-приятель. Все в белых чистых косынках, белых фартуках с красным крестом на груди. И все молоды, оживлены, немного всегда влюблены в кого-нибудь. Или, по крайней мере, взволнованы весной, торжественностью праздника и обществом молодых мужчин. Самые дурнушки были не хуже скромных, но радостных первых весенних цветов…
Служба кончилась. Пришла домой и побила вербой обоих мужчин. Но праздничное настроение у меня сразу пропало. Оба они были нетрезвы и моего настроения не заметили…
Наступила Страстная неделя.
– Ваня, дай мне денег, я поеду на базар, куплю что-нибудь для Пасхи…
Но на базаре не было ничего интересного. Все та же баранина, каймак (сгущенное буйволиное молоко) и сушеные фрукты. Возвращаясь домой, встретила следователя К. А.
– Садитесь, подвезу! – крикнула я ему.
– А я к вам иду, Тина Дмитриевна.
– Вот и отлично. Будем пить чай.
– Нет! Раз я вас уже встретил, то не пойду. А лучше расскажу, зачем я шел к вам. Вы, конечно, собираетесь готовить пасхальные кушанья. Так вот, у меня денщик – бывший повар Маилова[52] и, нужно думать, отличный повар. Он все умеет готовить: печения, куличи и пасху! Если хотите, я его пришлю к вам, и вы с ним поговорите.
– Спасибо! Очень вам буду благодарна. Только купить-то здесь ничего нельзя. Из чего же мы будем приготовлять пасхальную снедь?
– О! Об этом вы не беспокойтесь! Он сам все найдет, что нужно.
– Ваня, я сейчас встретила следователя К. А. Он шел к нам, чтобы предложить своего денщика, если мы хотим готовить пасхальный стол. У него денщик – бывший повар Маилова!..
– Никакой Пасхи я не хочу. А ты лучше поезжай домой в Баку и там и устраивай все!.. Твое присутствие здесь стесняет меня. Утром меня тошнит, и я должен бежать в подвал. Да и ты не можешь жить в такой обстановке… Ты мне здесь ничем помочь не можешь. А один я буду делать что хочу. Стесняться некого будет!..
Домой? Но дом – это только квартира со знакомой и удобной обстановкой! Но пустая… Он – здесь один! Я там… Тоже одна!.. Две половинки разбитого целого… Да я просто не смогу жить в вечной тревоге за него!.. Я не могу оставить его одного в этом состоянии почти полной невменяемости… Господи! Что с нами происходит! Почему все рушится?! Оба мы молоды, здоровы, любим друг друга! Что же нависло над нами такое мрачное, давящее, угрожающее гибелью?!..
* * *
Целый день на душе тяжесть. Другой раз не хочется и домой идти из лазарета. Там все приветливы, веселые, без горя и забот. А приду домой – давящая тоска. Муж или пьян, или полупьян… Почти и не разговариваем. Так, какие-то полуслова. Он всегда мрачный, весь как-то углублен в самого себя. Веки опухли и нависли над глазами, а глаза красные, воспаленные… Ничего не осталось от прежнего Вани! Узнать нельзя! Сидит безвыходно в комнате или лежит на кровати. Встанет, подойдет к столу, выпьет вина, не закусывая, и опять ложится… Или ходит молча взад и вперед по комнате…
Однажды утром, когда Гайдамакин подал чай, я сказала ему:
– Я уезжаю сегодня домой. Принеси мои чемоданы. Сейчас я пойду в лазарет. Как только вернусь, буду укладываться.
– Ты напрасно спешишь и радуешься! – громко сказал муж, входя в комнату. – Никуда ты не поедешь! Будешь смотреть на мою пьяную рожу до тех пор, пока я не сдохну!..
Я ничего не ответила и ушла в лазарет на утреннюю работу. Вернулась около часу дня. Как и всегда, я шла через сад, где стоял транспорт, и, сокращая таким образом путь, выходила на нашу улицу. Один из санитаров дал мне несколько сорванных им цветущих веточек миндаля и персиков. Подходя к нашему окну, я, как и всегда, позвала:
– Ваня!.. – Но он даже не выглянул из окна…
Поднялась наверх, вошла в комнату… Он ходит взад и вперед, охватив голову руками.
– Я схожу с ума!.. Голова горит… В глазах красно… Тина, спаси меня!.. Только не посылай меня в сумасшедший дом! Это самое ужасное!.. Все что угодно делай со мной, но только не отдавай меня туда… Слышишь? Не смей отправлять меня туда!.. Я не хочу заживо идти в могилу!.. Лучше смерть!..
Он почти бегал по комнате, сжимая руками голову. Красные воспаленные
