Элегии для N. - Александр Викторович Иличевский
XX
Назовем эту главку «Взлетевшие пробки». Когда вылетают электрические пробки, что можно об этом написать? Звук короткого замыкания – резкий, как удар хлыста, – мгновенно сотрясает воздух, напоминая, что вот оно, ничтожное мгновение между светом и тьмой. Реальность обрывается, и ты понимаешь, что существование твое – это всего лишь последовательность таких вот проблесков, погруженных в непрерывную темноту. Но что, если реальность, которую ты видишь, не совсем истинна? Как зафиксировать ее, если сама она питается через короткое замыкание, через мгновения хаоса, когда ты едва ощущаешь свое присутствие в этом мире?
В 1991 году, когда пробки в моей жизни вылетали чаще всего, я был голоден – в буквальном смысле этого слова. Мир вокруг рушился, погружаясь в хаос, как и моя жизнь, зависевшая от мелочей, вроде случайно добытых пакетов лимонных долек или четвертушек водки. С продуктами в стране было худо, и не только с продуктами – воздух был пропитан тревогой, будто все мы стояли на краю бездны, откуда виднелось нечто большое, но пока неуловимое.
В тот день я договорился встретить одну милую особу на станции метро «Севастопольская». N. жила в Сокольниках, а я – нигде. Точнее, был у меня временный уголок в аспирантском общежитии МФТИ, ключи от которого доверил мне друг перед отъездом в Новую Англию. И вот, поджидая N. на станции, я понимал, что между мной и нормальной жизнью – лишь пакетик лимонных долек и четвертушка водки, которые лежали у меня в кармане, как единственное подспорье на ближайшие несколько дней.
Она прибыла с очередным поездом, улыбаясь, с тем видом, который был у всех нас: легкая задумчивость и надежда на что-то, что должно прийти, но еще не пришло. Мы отправились в то аспирантское общежитие, закрыли за собой дверь комнаты, включили катушечный магнитофон «Нота», на котором звучали то Pink Floyd, то Porgy & Bess, и как-то незаметно начали выживать. Лимонные дольки мы растянули на двое суток, но на третьи осталась только водка.
Мы спали едва ли несколько часов в день, просыпаясь от того, что желание заставляло нас вновь находить друг друга в объятиях, забывая о голоде. Временами, переворачивая бобину на магнитофоне, я начинал ощущать, что реальность утрачивает контуры – что-то внутри напоминало короткое замыкание, когда свет гаснет, но ты еще продолжаешь идти на ощупь, надеясь, что пробки не вылетят окончательно.
К третьему дню стало ясно: так долго не продержаться. Голод, от которого мы стали просыпаться чаще, чем от желания, постепенно превратил нас в тени самих себя. Мы с трудом выбрались из общежития и обнялись в ближайшей телефонной будке, как два пьяных от истощения человека, которые внезапно поняли, что жизнь – это больше, чем водка и лимонные дольки. Поцелуи смешивались с отчаянными звонками друзьям, которых мы спрашивали прямо: «Можно ли к вам приехать и что-нибудь перекусить?» В Москве это было время карточек и табачных бунтов, и каждый знал, что даже простой ужин – это роскошь.
Наконец мы нашли тех, кто согласился нас приютить. Выйдя из телефонной будки, мы шли по дороге, поддерживая друг друга, как старик со старухой. Наши тела были так истощены, что голодный обморок настиг нас уже в вагоне метро. Как мы добрались до «Кропоткинской», я не помню, – возможно, кто-то из пассажиров помог нам выбраться на станцию.
Вечером того же дня мы вернулись обратно уже с добычей. В руках мы несли корзинку с яблоками, пузырек с подсолнечным маслом, буханку черного хлеба и спичечный коробок с перцем. Но главное – это пакет сублимированного картофельного пюре. Эту субстанцию нам подарили друзья – она была частью гуманитарной помощи, которую страна НАТО выделила для голодающей России. Пюре из него было пищей богов. С тех пор его вкус вызывает у меня странные чувства – смесь стыда и благодарности, как воспоминание о том, как легко может человек лишиться всего и быть благодарным за возможность быть накормленным и выжить.
XXI
Назовем эту главку «Из Проперция». Не вспомню, прилетел я тогда сразу в Гамбург или сначала в Берлин, – ясно лишь, что добирался до моря в одиночестве. Как только оказался на берегу, на полосе широченного пляжа длиной на многие километры – на меня обрушился грохот ветра, песок сек скулы. Но в глубине городка еще можно было дышать, так что, когда после ужина пришла пора прогуляться, я мог спокойно рассмотреть, как в проулках между одно-двухэтажных кирпичных домов понемногу сгущаются сумерки. Я остерегался оказаться на пляже, чтобы не испытать опять удар ветра.
Я прибыл в этот городок на берегу Северного моря, чтобы дождаться одну девушку, и волновался перед встречей, снова предчувствуя, что она может оказаться последней; ветер, еще более чем мысли, обрекал меня на тревожность. Все было серо вокруг – песок, кусты, сосны, облака, и даже закат мне показался пепельным. Я рассмотрел его, когда все-таки случайно вышел на берег и, чтобы спрятаться от ветра, уселся в одну из плетеных раковин, которыми в некоторых местах был уставлен пляж. Море бескрайней равниной изо всех сил неслось на меня.
Мы практически ничего друг о друге не знали. В этом была необычность наших отношений – молчаливый договор, не позволявший нам обсуждать ничего из того, что одолевало нас в повседневной жизни. Мы вели себя так, как общались бы, наверное, бесплотные души, встреться они где-нибудь в межзвездном пространстве. Я уже год не знал, кто она и чего желает. Знал только, что работает в хосписе медсестрой. В последнюю встречу вдруг обмолвилась, объясняя свое встревоженное настроение: недавно один из больных, за которыми она ухаживала, покончил с собой в подвале, в прачечной. О себе я тоже помалкивал и находил в этом удовольствие, поскольку это помогало на время забыться. Я испытывал странное умиротворение от такого забвения, будто реальные проблемы, оставленные мною вместе с телесной жизнью, действительно отныне не имеют власти надо мной. Сейчас, бродя по улочкам нанизанного на стрелы ветра приморского городка, я думал об этом и немного горевал, так как в результате моих выводов выходило, что мы все удивительным образом не существуем. Раз уж так легко у меня получилось, пусть и в результате любовной игры,
